Мадам Оракул

Прорвавшись сквозь невероятную толчею на дорогах, я нашла место для парковки. Офис «Америкен экспресс» был переполнен; у турникетов стояли длинные очереди – женщины в таких же, как у меня, очках, мужчины в мятых летних костюмах. Из-за нестабильности американского доллара банки отказывались обналичивать дорожные чеки. Лучше бы взяла канадские, подумала я. Потом дождалась своей очереди, получила деньги и отправилась на поиски пишущей машинки.

Я купила подержанную «Оливетти», пользуясь языком жестов и весьма ограниченным словарным запасом, и вышла из магазина, придавленная машинкой, но легкая, как танцовщица. Я радовалась своей анонимности: меня никто не знал, не замечал; я шла в потоке людей, которых никогда больше не увижу.

Неожиданно мне вспомнился Артур. Мы бывали здесь вместе, шли по этой же самой улице; я буквально ощутила его присутствие. Мы держались за руки. Останавливались, сверялись с картой, вот тут, перед магазином; здесь и пахнет так же. Это было или я все придумала? Неужели мы действительно бродили вместе по лабиринту римских улочек, катались без цели в арендованном «фиате»? Ехали по Аппиевой дороге с ее надгробиями и даже, по слухам, привидениями? Спускались в Катакомбы, забитые высохшими оболочками древних христиан, и целых полчаса бродили под руководством того коротышки, болгарского священника? Ходили кругами вдоль стен Колизея и не могли найти нужный вход, а с обеих сторон, качаясь и громыхая, неслись грузовики с железом и цементом, с колоннами, львами, военными трофеями, рабами? Ноги ныли, но я была счастлива. Тогда со мной был Артур, а сейчас его нет; мы шли по улице, похожей на эту, но вдруг нахлынуло будущее и разбросало нас в разные стороны. Артур далеко, за океаном, на пляже, ветер треплет его волосы, я едва различаю его черты. Он удаляется от меня, все быстрее, быстрее – прочь, в страну мертвых, страну невозвратного прошлого.

13

С Артуром мы познакомились в Гайд-парке. Это вышло случайно: я столкнулась с ним на участке между двумя ораторами – антививисекционистом и человеком, предсказывавшим скорый конец света. Я тогда жила в Лондоне с Польским Графом, решительно не понимая, как это получилось.

Двумя годами раньше, когда я вышла за порог родительского дома и осторожно, чтобы не разбудить мать, закрыла за собой входную дверь, подобных – да и, собственно, никаких – планов у меня не было; только чемодан в одной руке и сумочка в другой. В чемодане лежало то немногое, что я еще могла носить: юбки на ремнях, блузки, которые можно собрать и заправить внутрь; за год мне пришлось выкинуть почти всю старую одежду. Я ушла из дома в конце июня, незадолго до своего девятнадцатилетия, успев написать экзаменационные работы за тринадцатый класс. Я знала, что как минимум четыре из них провалила, но результаты должны были сообщить только в августе. Впрочем, они меня уже не интересовали.

В чемодане находилась лисица тети Лу, а в сумочке – ее свидетельство о рождении и наша фотография с Национальной выставки. У меня было около тридцати долларов: семнадцать собственных и примерно тринадцать – из коробочки для мелочи, которую мать держала на кухне; их я собиралась вернуть. Я пока не имела права получить наследство, поскольку еще не похудела до нужного веса, но в банке хранились мои трудовые сбережения, и утром можно было кое-что взять.

Я доехала на автобусе до центра и поселилась в отеле «Ройял Йорк». Я нервничала, поскольку ни разу в жизни не жила в гостинице, и при заполнении документов назвалась именем тети Лу – не хотела, чтобы мать меня нашла. Это было глупо; именно оно в первую очередь привлекло бы ее внимание, но тогда я об этом не подумала, а волновалась совсем о другом: вдруг портье откажется селить меня из-за того, что я несовершеннолетняя. Я готовилась махать тетиным свидетельством о рождении и доказывать, что мне сорок девять.

Но портье лишь спросил:

– Вы одна?

– Да, – ответила я. Он внимательно оглядел раззолоченный холл через мое плечо, убеждаясь, что я не вру. Мне тогда не пришло в голову, что портье принял меня за проститутку. Я отнесла свой успех не за счет пустого холла, а за счет белых перчаток, которые надела как символ взрослости и социального статуса. «Истинная леди никогда не выходит из дома без перчаток», – говорила моя мать. Тетя Лу перчатки регулярно теряла.

(Думаю, именно отель «Ройял Йорк», этот сказочный островок мишурной псевдороскоши XIX века, с его красными коврами, канделябрами, лепниной, ламбрекенами, огромными зеркалами и отделанными медью лифтами, можно считать колыбелью моего творчества. С моей точки зрения, подобное великолепие предназначалось не для солидных бизнесменов с их невзрачными женами – реальных постояльцев гостиницы, – но для совершенно иных существ. «Ройял Йорк» требовал декорума, бальных нарядов, вееров, платьев с открытыми плечами, как на шоколадных коробках «Лора Секорд», летних коллекций, кринолинов, элегантных джентльменов. Я невероятно расстроилась, когда отель реконструировали.)