Мадам Осень

…Сунгур закрыл глаза, пережидая резь под веками, откинулся на спинку кресла. Была глубокая ночь, тишина оглушала. Светился экран с текстом нового романа. Ему показалось, что открылась входная дверь, и он взглянул на часы. Четверть второго. Вернулся Юрий, понял Сунгур. Поздненько гуляет, надо бы поговорить. Сын бесшумно поднялся к себе — лишь скрипнула ступенька, третья сверху. Обычно Юрий хлопает дверью, громко топает, а тут вдруг такая деликатность. Нашкодил, паршивец?

Кажется, он задремал в своем кресле, краешком сознания понимая, что нужно встать, принять душ и упасть в постель, иначе заснуть не удастся вовсе; ему даже приснился сон… читатель знает такие зыбкие неглубокие сны, когда придумываешь и подталкиваешь на ходу сюжет, словно кино смотришь, и любой звук, скрип, телефонный звонок немедленно органично вплетается в ткань сна и получается в итоге интересный сюжет, вот только улетучивается он мгновенно, стоит открыть глаза.

Сунгур открыл глаза, словно его толкнули… что? Звук? Треск половицы? Едва слышный шорох и… смех? Он прислушался. В доме было тихо, видимо, показалось. Он поднялся, постоял немного, привыкая к ощущению неохотно распрямляющегося позвоночника, и уже в который раз подумал, что нужно двигаться — фитнес, прогулки, зарядка, то, се… велосипед! Ухмыльнулся. Он был счастлив, сидя перед компьютером, а рядом чай, или кофе, или рюмочка чего-нибудь покрепче. Наступает момент, когда радостей жизни остается совсем мало, и тогда человек становится мудрецом. Он часто думал, что мудрость — это, конечно, жизненный опыт, а еще, и это главное, — угасание желаний и страстей. Ты делаешься как бы «над», смотришь трезвым и мудрым взглядом на человеческую суету и человеческий муравейник, не испытывая ни гнева, ни страстей, ни ненависти, ни любви, ни ревности…

Он вышел из кабинета, постоял немного в коридоре, прислушиваясь, и начал подниматься по лестнице, стараясь ступать бесшумно. В доме стояла полутьма — за окном на крыльце горел фонарь, — и он видел неясно ступеньки, перила и белые стены. Он переступил через третью верхнюю ступеньку, затаившись, чтобы не скрипнуть, скорее инстинктивно, чем осознанно, подошел к двери жениной спальни и приложил ухо. Никогда ничего подобного он себе не позволял, он был выше этого; он знал, что у жены были любовники, что их супружество давно лишь имитация: она — полная жизни, ненасытная и страстная, а он… мудрец, убеленный сединами, смирившийся, убеждающий себя, что все это суета сует, что он выше… а что ему еще оставалось? И никакие силы мироздания не в силах изменить этот расклад.

Он услышал шепот, сдавленный смех, шорох, легкий скрип кровати, и кровь бросилась ему в голову. Алена была в спальне не одна. Он сжал кулаки, испытывая такую испепеляющую ненависть, что перехватило дыхание; оперся плечом о стену — ему показалось, он падает. Он разрывался от желания распахнуть дверь, закричать, обругать последними словами посмевших осквернить его дом, искалечить, убить то хрупкое, что у него еще оставалось…

…Он просидел в кресле в гостиной целую вечность, как ему показалось — он хотел увидеть счастливого соперника; он сидел в собственном доме, хоронясь, как тать, в полутьме, сцепив до боли кулаки, превратившись в каменную статую. Сидел, сгорая на медленном огне отчаяния, ненависти и гнева, придумывая кару отступникам, представляя самца, который не постеснялся прийти в дом к любовнице… при живом муже! Он подыхал от страстного желания увидеть его и узнать: кто?

Терпение его было вознаграждено в конце концов — он увидел его. Сначала легкий шум наверху — открылась дверь спальни, легкая возня, сдавленный смех и шепот; луч фонарика — света они не зажигали. Бесшумные шаги на лестнице — они переступили скрипящую третью сверху ступеньку; прощание, шепот, звук поцелуя, как ему показалось; потом открылась входная дверь, потом закрылась; легкие шаги на крыльце, вот он сбежал по ступенькам…

Он рассмотрел мужчину и узнал его. Это был Ростислав.

* * *

— Олежка, а чего я скажу! — закричала выскочившая в прихожую Анжелика, заслышав звук ключа в замочной скважине.

Монах испуганно отшатнулся и прикрылся рукой:

— Господи, напугала! Ты чего не спишь?

— Тебя жду! Сейчас я тебя убью!

— Что случилось? — пробормотал Монах, пытаясь вспомнить, чего он такого намутил. На всякий случай сказал: — Это не я, по чесноку. Может, Жорик?

— При чем тут Жорик? Вот, книжка Сунгура, та, что ты принес, последняя! «Колокольный звон»! В ней героиня убивает любовника ножницами! Представляешь? Читаю и глазам своим не верю! Вот!

Монах схватил книгу и уставился на Анжелику, соображая. Потом вытащил из кармана мобильный телефон. Заорал:

— Лео, ты уже дома? Отбой, меняем планы. Жду тебя у Митрича! Прямо сейчас! Немедленно!

Сунув книжку под мышку, он выскочил из прихожей.

— Куда? — запоздало закричала Анжелика. — Ночь на улице!

Но Монах уже, топая как слон, несся вниз по лестнице.

… — Вот! — он протянул книгу Добродееву. — «Колокольный звон». Из «Червяка»! С автографом автора. Пришлось купить, подарил Анжелике.

— Что это? Снова книжный суд… как его?