Мадам Пикассо

Они провели несколько часов в старинном монастыре, где в XVII веке жили монахи, давшие обет восстановления католической веры. Теперь они беседовали о картинах Пикассо, сравнивая свои представления о формах и цветах. Марсель тихо сидела в сторонке, и время от времени Пикассо думал о том, как грустно, что они с Фернандой никогда не появлялись вместе в этом странном и волнующем мире, объединявшем людей, которым выпала нелегкая судьба любить художников.

В тот вечер, когда Марсель легла спать, художники остались одни в просторной студии, освещенной множеством свечей. Их голоса эхом раздавались в помещении. Оба пили вино, курили, смеялись и спорили до тех пор, пока их мысли не начали путаться. Пикассо устал строить из себя знаменитого художника. В конце концов, когда творческий порыв миновал и страсти улеглись, он на самом хотел побыть просто Пабло Диего Руисом-и-Пикассо – сыном человека, который умел хорошо рисовать только голубей, но желал лучшей судьбы для своего сына.

Это было частью семейного наследия, всегда остававшегося с ним.

– Мне нравится твоя обезьянка, – с усталой улыбкой заявил Брак.

– Ты ей тоже нравишься.

– Ты больше не с Фернандой?

– Мы решили немного отдохнуть друг от друга.

Брак почесал отросшие бакенбарды, темные и кустистые на фоне бледного подбородка.

– Я слышал, это из-за немецкого парня.

– Слухи разносятся быстро.

– Все хотят, чтобы ты был счастлив, Пабло.

– Все хотят, чтобы я был успешным художником, а это совсем другое. Впрочем, я и так уже добился успеха.

– Успеха и счастья?

Пикассо посмотрел на влажный холст с недавно завершенной композицией: гитара и музыкальная нота. Это сочетание напомнило ему «Последнюю песню» Гарри Фрагсона, и воспоминание снова привело его к Еве.

– Я доволен, если не счастлив.

– Но ты даже не выглядишь довольным.

– Пока мы с тобой не виделись, произошло много разных вещей, амиго. Посмотри на себя: ты женат!

– Давай выкурим по сигаре, – предложил Брак и вывел Пикассо во двор, усыпанный гравием, где благоухали глицинии, а цикады пели так громко, что они едва могли расслышать друг друга. Художники уселись в крашеные металлические кресла и стали наблюдать за последними лучами заката, догоравшего на горизонте.

– Digame[31], – произнес Брак по-испански. Это слово он давно усвоил от самого Пикассо и теперь побуждал своего друга к откровенности. Пикассо глубоко затянулся сигарой, хотя предпочитал сигареты.

– Есть другая женщина.

– Неудивительно, – отозвался Брак. – Ты уже рисовал ее?

– Я нечаянно похитил ее невинность.

Брак посмотрел на холмы и глубоко затянулся. Между ними повисло молчание. Дым витал над их головами.

– Фернанда знает об этом?

– Я сказал, что поеду один. На этот раз она поняла, что я говорю серьезно, и оставила меня в покое.

– Думаешь, она поверила тебе?

– Думаю, да.

– Значит, тебе не безразлична та, другая женщина?

– В данный момент я просто одержим ею.

– О Господи.

Огоньки свечей мигали в лунном свете.

– Все слишком осложнилось, поэтому я уехал.

– Возможно, это было неблагоразумно с твоей стороны.

– Да, может быть.

– Как ее зовут, если не секрет?

– Ее зовут Ева, но так получилось, что в Париже она называет себя Марсель Умбер.

– Бог ты мой! – Брак покачал головой.

– Да.

Пикассо закрыл лицо ладонями и какое-то время молчал.

– Я дал обещание Фернанде, – наконец добавил он с тяжелым вздохом. – Я стараюсь выполнить его, но Dios mio, это так трудно!

– Ты не женат. Вас ничто не связывает.

– Она называет себя мадам Пикассо, и весь Париж об этом знает.

– Желания не всегда совпадают с действительностью.

– Но я мог все разрушить. Поэтому я уехал из Парижа, надеясь, что мое желание пройдет само собой.

– Ты решил, что можешь забыть о нем здесь, где тебя ничего не отвлекает.

– Если бы все было так просто…

– Эта девушка – Марсель или Ева – ты на самом деле чувствуешь, что она отличается от остальных? В прошлом ты далеко не всегда хранил верность Фернанде.

– Это самая странная вещь, Жорж. Ее настоящее имя – Ева, и мне иногда кажется, что она самая первая женщина в мире. С ней я чувствую себя по-другому, как будто могу стать первым мужчиной. Вернее, как будто я могу стать новым человеком, не похожим на предыдущего.

Пикассо провел ладонью по лицу, понимая, что не смог как следует объяснить свои чувства. Фрика вышла из студии и начала бегать кругами, а потом улеглась у его ног.

– Это нехорошо, – сказал Брак, покачав головой.

– И что мне теперь делать?

– Мы будем рисовать.

– До каких пор? – спросил Пикассо, подавив очередной тяжкий вздох.

– До тех пор, пока не пройдут самые острые симптомы. А потом мы снова начнем рисовать.

После этого они вместе писали картины и сравнивали полотна весь следующий день, пока Марсель приносила им чай и фрукты и опустошала пепельницы. Их горячие дискуссии о формах и структурах наполняли студию на холме над городком Сере.