Мадам танцует босая

Автомобили разъехались в разные стороны, чтобы потом мельком встретиться на одном из перекрестков. Жоринька рассматривал профиль графа, мечтательно и отчасти сладострастно улыбаясь. Эйсбар проследил за его взглядом.

— Да нет, тут другое, — пробормотал Жоринька, откинувшись на спинку сиденья.

— А Лизхен с тех пор, как ей наскучили ваши эскапады, очень расцвела. Есть женщины, которым идет быть равнодушными. Такой была Лара Рай, во всяком случае на экране… — отозвался Эйсбар. Ленни посмотрела на него с удивлением.

— А пожалуй, здесь притормозите, — сказал вдруг притихший ненадолго на переднем сиденье Жоринька, когда они проезжали по Тверской. — Около вывески «Студенкин и компания». Сейчас я выясню, кто ему компания, а кто — нет!

Эйсбар посмотрел на него вопросительно.

— Этот прощелыга должен мне за «Печальные грезы забытой любви». И что-то мямлит и тянет с новым контрактом. А расходы мои требуют, знаете ли, известной упругости в кошельке. Вы, горделивая Ленни, стройностью стана известна, который юношам тихим на зависть — ох, люблю древних авторов, кашей своей наводнили мне уши они, — так вот, пожалуйста, замените меня, Ленни, в «Арсе». Может быть, я подскочу туда к финалу фильмы, а может быть, и нет, если Зевс мне укажет дорогу другую! — он картинно зажал себе рот, будто бы помимо его воли изрыгающий цитаты, и вылез из авто.

Ленни пожала плечами. Машина тронулась дальше, и Эйсбар, глядя в окно, привлек ее к себе — «Соскучился!». Начинался вечер, московский холод окрашивался розовым предзакатным светом — он поглаживал пальцами ее тонкую шею, потом нажал сильнее. Ленни вскрикнула.

— Простите, — пробормотал Эйсбар. Он уже привык мять, как упругий гипс, сильную шею Жориньки, с готовностью превращающуюся в идеальный слепок. Размашистый Жорж сам любил играть при нем в прирученного тигра, его это смешило, когда он был в себе, и неплохо раззадоривало после того, как он доставал щепотку порошка из заветной серебряной коробочки.

Жоринька взбежал по изогнутой мраморной лестнице конторы Студенкина. В приемной секретарша вскочила, увидев его.

— Господин Александриди? А Владимир Никитич занят…

— Занят? — Жоринька распахнул дверь и ворвался в кабинет Студенкина. Тот встал из-за стола.

— А-а, Жорж… Хорошо, что вы пришли. Хотел сам пригласить, да вы все бегаете со своей фильмой.

Жоринька, не спросясь, опустился в глубокое кожаное кресло и закинул ногу на ногу. Студенкин поморщился.

— Ну, и что это значит, дорогой мой Владимир Никитич? — по инерции гекзаметром вопросил он.

— Вы о чем? — Студенкин сделал удивленное лицо.

— Где гонорар за «Печальные грезы»? — Жоринька перешел на нормальный язык.

— Ах, вот вы о чем? Будет гонорар, будет. К сожалению, не в том объеме, на который мы все рассчитывали, но… Сборы, милый Жорж, сборы весьма подкачали, — заторопился Студенкин, заметив, как дернулся Жоринька. — Неудачно выпустили. Все идут на вашу «Защиту Зимнего». Истории любви стали неинтересны. Вот так-с.

— Не верю вам ни на грош, старый вы лис. А что с контрактом на «Безвинную жертву страсти роковой»? Помнится, мы с вами говорили о нем чуть ли не весной.

— Как не помнить, но… Поймите и вы меня, Жорж. Весной вы сидите в Петербурге, потом возвращаетесь с, извините, черт знает чем на голове. Как вас снимать, если у вас голова, как после тифа? Все лето вы отращиваете волосы, а осенью у вас, видите ли, премьера и опять — под скобку. Что прикажете делать? Вот и пришлось…

— Милославский? — прошипел Жоринька, нервно постукивая пальцами по подлокотнику.

— Милославский, — удрученно вздохнул Студенкин, разводя руками.

— А вы негодяй, любезный Владимир Никитич. Слово свое не держите.

— Ну, вы тоже, знаете ли… Мы вас брали как героя-любовника, а теперь, после вашей прекрасной «Защиты…», вы — злодей. Смена амплуа, да-с. Старого Жоржа Александриди больше нет. Придется вам к этой мысли привыкать. Во всяком случае, я не представляю, кто рискнет занимать вас в прежних ролях.

Жоринька в ярости вскочил и занес было кулак, чтобы ударить Студенкина, но только рассек воздух, выругался и выбежал из кабинета.

У входа в кинотеатр «Арс», на стене которого красовался плакат с перерисованной грубыми мазками фотографией Ленни: Александриди-«ворон» на крыше, — их уже ждала директриса, полная матрона в жакете с лисьим воротником. Ленни увидела остановившийся взгляд зверька и инстинктивно прижалась к Эйсбару.

— Пожалуйста, прямо на сцену! А где господин Александриди? Какая жалость! Тут столько специальных гостей! — охала она. — Госпожа Оффеншталь? — она смерила Ленни плачущим взглядом: слабая замена! — Известный художник фотографии? Единственный хроникер, допущенный к съемкам? — повторяла она слова Эйсбара, и слезы высыхали у нее на щеках.