Мадам танцует босая

— Смените одеяние, пущу, — продолжал бубнить пристав.

— Никак невозможно. Придется ехать домой, опоздаю к началу чтений, — утверждал Маяковский.

Дискуссия прекратилась довольно неожиданно: полицейский предложил господину поэту три рубля на конку. Тот быстро согласился, выхватил у пристава трехрублевый билет и крикнул в глубины здания:

— Пришлите Велеречивого с лопатой — второй раз в гору не полезу! Пусть скопает, к черту, свой сугроб!

Увидев Ленни и Лизхен, большеголовый кумир расставил руки и дал им знак скатываться прямо в его объятия. Что они и сделали.

— Но вы же вернетесь? — отважилась спросить Ленни.

— За вами? — молниеносно отреагировал Маяковский, глядя на нее, но обращаясь явно к Лизхен.

Лизхен неодобрительно хмыкнула и двинулась внутрь. Мимо нее просквозил Велеречивый — щуплый юноша, который начал спешно раскапывать в снегу дорожку.

— Почему он совсем без зубов, ваш командор? — спросила Лизхен у Ленни, оглядываясь, куда бы бросить шубку. Ни одно место не показалось ей достаточно безопасным.

— Думаю, случись революция, она оплатила бы ему новую челюсть, но ведь не случилось. Он дикий… — сказала Ленни, и они вошли в ярко освещенный зал.

Когда Евграф Анатольев, поэт крошечных форм, точнее формочек — втайне от друзей он делал по вечерам песочное печенье и тем успокаивал шалившие нервы, — неделю назад впервые вошел в фабричный павильон, тот был разделен картонными стенами на несколько каморок, в которых пылились остатки реквизита: шляпы, детские кроватки, бутафорские музыкальные инструменты. Евграф действовал широкими мазками — большинство стен он снес, оставив выгородки, которые делили павильон на три пространства. Старье выкинул. Из студийного хлама осталось несколько громоздких деревянных штативов, от одного из которых так и не удалось отделить неработающую кинокамеру. На безголовых штативах волею куратора красовались аквариумы, откуда мрачно поглядывали на посетителей довольно толстобрюхие рыбехи. Было здорово натоплено, да и народу немало. Судя по хитрым глазкам большинства, официальная часть уже состоялась — где-то внутри явно был открыт буфетный кран.

— Надеюсь, этих рыб они жарить не будут, — пробурчала Лизхен, которая чувствовала себя среди демократичной разухабистой толпы не очень уютно.

— Ах, от Евграфа можно ждать и горючих костров, — пропела Ленни и устремилась сквозь толпу к фотоснимкам, кидая по сторонам быстрые взгляды: она искала Эйсбара.

В первой выгородке были выставлены снимки Александра Родченко. Знаменитые тени. Углы зданий, которые вдруг начинали казаться гигантскими кораблями. Уходящие в точку ступени. Посетители негромко переговаривались. Самого автора не было видно. Евграф, скрепивший на затылке не очень чистые длинные волосы японскими палочками (вот уж кто своими нарядами не боялся нарушить «спокойствие в широких смыслах»!), приволок поднос с котлетами и водрузил его на деревянный ящик. Ящиков в зале было несколько, и они явно «работали на интерьер».

— Заготовил для Маяковского, но думаю, он не вернется, — шепнул он Ленни. Та искала глазами Родченко. — Он там, дальше, — сказал ей Евграф и пошел обратно в глубины павильона. Неожиданно с треском лопнули две лампочки, и «родченковская» часть зала погрузилась в полутьму. Тут же визгливый мальчишеский голос прощебетал:

— Тьма, тьма, голытьба, голытьба… — подросток в черном свитерке уже лез на ящик, а вокруг него сгущалась небольшая группа слушателей.

Но Ленни было не до чтений. Она уже проскользнула во вторую выгородку, где красовались фотополотна одного из так называемых пиктореалистов — Николая Васильева-Тони. Ленни слышала, что он снимает не на пленку, а на стеклянную пластину, которую специальным образом смазывает вазелином. На снимках фигурировала полуобнаженная «натура» — тающие в сигаретном дыму женщины-вамп.

— Львицы в человеческом облике, — прогнусавила толстуха, увитая кудрями, как викторианский домик плющом. Ей в ответ хором захохотала компания, известная под прозвищем «Рифма-трио» — Дольский, Жаров и Галина Ладынина. Губы, щеки и ресницы их были жирно накрашены.

— …Мы карты из колоды — фанфары, бейте код, — проверещал Анатольев, одаривая трио все теми же котлетами. И подмигнул Ладыниной, которая не без алчности смотрела в сторону пустующего ящика и одновременно начинала расстегивать блузку.

— О-о, будет игра на раздевание? — спрашивал кто-то из толпы.