Мадам танцует босая

Иногда они с Чардыниным выезжали в Симферополь, в местный театрик, в маленькие пыльные крымские городки, где бродячие труппы давали свои неуклюжие представления, ходили в ялтинский городской парк, где на летней эстраде самодеятельные актеры разыгрывали пиесы собственнного изготовления. Искали лица. Походы эти начались, когда Чардынин однажды сказал упавшим голосом:

— А знашь, Саша, столичные-то актеры к нам не поедут.

— Поедут, — отрезал Ожогин и тут же усомнился в своих словах. — А не поедут, так здесь найдем.

Нашли пока немного, но нашли. Героиню — удивительной красоты девушку, с точеным, словно мраморным, лицом и фиолетовыми глазами, похожими на полураскрытые морские раковины. И героя — бывшего студента, пытавшегося на дачном спектакле изображать Ромео, паренька с несколько простецким, но открытым лицом и белоснежной улыбкой.

В этом сезоне разбушевалась непогода. Целыми днями церковным перезвоном пели замки на лодках яхт-клуба, трещали паруса; две посудинки, раскрашенные в веселый васильковый цвет, унесло в море, и спасатели с тоской смотрели на клонящиеся к воде белые мачты — в бушующие волны выйти не представлялось возможным. А через пять минут все стихало и лукаво подмигивало солнце — так заканчивается истерика дамочки, не знающей, какое платье ей выбрать для коктейля. Серое небо прорезала яркая синяя полоса, мгновение — и выводок туч снова гнался за солнцем.

Ожогин задумал строить большой кинотеатр на набережной — летом на сцене можно будет устраивать концерты. «Если бы дирижерскую палочку цепью приковать к дирижеру, а смычки — к скрипачам, да и скрипки тоже — а то как ветер снесет музыкантскую утварь в Турцию», — флегматично замечал Чардынин. «Прикуем!» — в охотку отвечал Ожогин. А зимой, влажной зимой, когда рано темнеет и около четырех пополудни на набережной зажигаются фонари, и темнеющий воздух кажется акварельным театральным задником, будет время бурных премьер: роты официантов, маскарады, обмороки и объясненья…

А третьего дня во время искрометной бури снесло брезентовые тенты, служившие крышами первым двум съемочным павильонам, и пришлось задуматься о более крепкой конструкции. Подрядчик радостно согласился, а к смете прибавился нолик.

— Ты, Федорыч, не дрейфь — мы этот нолик отбатрачим! — гудел подрядчик с окладистой бородой. — Мы тебе за этот нолик не только крыши сложим, да еще такую вертлявую сцену построим, пальчики оближешь! Она у тебя в центре павильона крутится станет, будто балырина в шкатулке! Дерни за шнурок — выехала одна комната, дерни еще — другая!

Ожогин кивал головой и сомневался. Уж больно подрядчик походил на купца из массовки драмы «Гроза». Настоящая ли у него борода? Да ладно борода — настоящие ли у него гвозди?!

Но щепки летели, и дело шло. Расширили дорожки, провели телефоны. Девушек с «ремингтонами» стало даже не две, а четыре. Теперь в каждой комнате сидело по одинаковой секретарше — короткие челки, бледные щеки. Местный художник, взявшийся обновить интерьер в духе новых веяний, сломал руку, поэтому в кабинете Ожогина со стен взирали пухлые нимфы с нахальными глазами и потрескавшейся на бедрах краской. Вместо живописных прелестей купальни (нимфы обмахивали веерами римского сановника, подозрительно похожего на князя Гогоберидзе) художник обещал сделать серию фресок на темы киносъемок: пикник вокруг кинокамеры, внушительных размеров рупор, около которого, подбоченившись, стоит режиссер, осветительный лампоид и льнущая к его свету дива.

В конце мая пришла бумага из кинофирмы братьев Шарля и Венсана Патэ, тех самых Патэ, которые с девятьсот восьмого года удерживали монопольное право на выпуск в Империи хроникальных киножурналов. В письме говорилось, что они хотели бы осуществить съемки специального выпуска киножурнала «Патэ все видит, Патэ все знает» о строительстве «Нового Парадиза» и сопроводить ролик титрами на трех языках для показа во Франции, Германии, Британии и Америке. Ожогин задумался. Значит, сплетни имеют под собой реальное основание — всесильный Шарль Патэ чувствует, что его лицензия от императорской канцелярии может не сегодня завтра сгореть, и заранее ищет русского партнера. Оттого с «Парадизом» и заигрывает.

— Согласны, — бросил Ожогин секретарше. — Пусть присылают своих пройдох с киноаппаратами.

Не прошло и пары дней, как по готовым павильонам, где уже на скорую руку стряпали нехитрые мелодрамки в старом стиле «заламывания рук», по стропилам гигантской многоэтажной декорации, по закоулкам и подвесным чердакам бродила пара французов, оператор и режиссер, покрикивая друг на друга на своем булькающем кукольном языке.

И летел дальше день, и мигом исчезала ночь, и снова являлись хороводом хлопоты. И любая случайность оказывалась скрытой до поры до времени от чужих глаз — и его собственных — частью замысла. Будто из невидимых пока осколков он собирал мозаику, финальная композиция которой уже где-то существовала.