Мадемуазель Шанель

Он немного перекусил и отправился наверх в комнаты, которые когда-то занимал Бендор. К нашему непринужденному обеду в кругу друзей Ириб не спустился, и я принесла ему поднос с едой наверх. Он крепко спал, был весь в поту, хотя в комнате, находившейся в задней части дома, было довольно прохладно. Подоткнув одеяло, я оставила одно окно раскрытым, чтобы с моря задувал свежий ветерок, и ушла. Если завтра ему не станет лучше, вызову врача.

Наутро Ириб выглядел совсем молодцом. Мы позавтракали на террасе, он долго рассуждал о политике и своей в ней роли, потом мы пошли на теннисный корт. Играю я довольно плохо, он скоро совсем загонял меня, я взмокла до нитки, гоняясь за мячом, а он знай посылал его через сетку мощными ударами ракетки. В конце концов я выдохлась; мне было досадно, что все утро я потратила не на игру, а на пустую беготню по корту, и я не выдержала:

— Ты бы мог хотя бы попытаться не унижать меня?

Ириб остановился, вытер полотенцем пот со лба и пристально посмотрел на меня сквозь запотевшие очки.

— Унижать?.. — повторил он.

Я смотрела на него в замешательстве и испуге: лицо его было белее мела. Вдруг Ириб покачнулся. Ракетка выпала из руки.

— Что-то голова кружится, — прошептал он и неожиданно рухнул на колени.

Я закричала, перепрыгнула через сетку, подбежала к нему; он уже лежал на корте ничком и стонал.

— Врача, — прошептал Ириб, едва шевеля бескровными сжатыми губами. — Сердце…

Я отчаянно заорала, повернувшись в сторону дома, оторвала Ириба от земли, но тут его тело дернулось и вдруг застыло. Я дико завопила от ужаса.

Из дома выскочила Мися, за ней слуги, помчались ко мне. Мы отнесли Ириба в машину и с бешеной скоростью помчались в Канны — там была клиника. Но когда прибыли на место, оказалось, что уже поздно.

Человек, за которого я собиралась выйти замуж, умер в возрасте пятидесяти двух лет; он был моим ровесником.

* * *

— Коко, дорогая, ты должна что-нибудь съесть. Ну нельзя же так. — В дверях моей спальни стояла Мися.

— Оставь меня в покое. Я не хочу есть, — не поднимая головы, отозвалась я.

— Но ты должна хоть немного покушать.

Я слышала стук ее каблучков — она переступила через порог:

— Ты не ешь уже четыре дня. Ты же ни в чем не виновата. Ну коронарная недостаточность у человека. Такое бывает, и тут ничего не поделаешь. Больной человек и…

Я резко повернулась. С тех пор как он умер, я еще не смотрела на себя в зеркало, но могу представить, на кого я была похожа, если даже Мися, взглянув на меня, отскочила как ошпаренная.

— Заткнись! — прошипела я. — Ведь ты хотела, чтобы его не стало. Ты ненавидела его! Ты ненавидела всех, кого я любила. Убирайся! Не хочу, чтобы ты появлялась здесь. Не желаю больше тебя видеть. Прочь с глаз моих! Навсегда!

— О, Коко, — проговорила она едва слышно.

Дрожащий, жалобный голос, протянутые ко мне руки, несчастное лицо — все это сдвинуло холодный камень в моей груди, и последние, едва тлеющие угольки надежды, иллюзорных мечтаний прогорели и превратились в холодный пепел. В который раз меня покинул человек, которого я любила. В который раз я осталась одна, пытаясь перенести страшное потрясение. Только теперь у меня нет больше сил: смерть Ириба сокрушила меня. Я схватила первое, что попалось под руку, стакан с водой, и швырнула его в Мисю. Она успела увернуться, стакан врезался в стену за ее спиной и разлетелся вдребезги.

— Убирайся! — заорала я во все горло.

Она пулей выскочила из комнаты, но убираться и не подумала. Подослала ко мне Лифаря, который приехал, как и планировал, и застал меня в го́ре.

— Коко… — сказал он, бесстрашно подходя ко мне, хотя в красивых чертах его угадывалась тревога. — Так нельзя, Коко. Ведь Мися хочет помочь тебе. Она переживает за тебя, совсем потеряла голову. Прошу тебя, позволь нам сделать для тебя хоть что-нибудь… Мы должны помогать друг другу.

— Мне уже никто не сможет помочь, — прошептала я.

Глядя на него, я вдруг живо вспомнила, как отчаянно он страдал в тот день, когда умер Дягилев. Прижала пальцы к губам и зарыдала, ноги мои подкосились, и он едва успел подхватить меня.

— Никто ничего не может сделать, — слышала я свой задыхающийся голос, словно со стороны. — Никто. Он ушел от меня, оставил меня одну. Ну почему они всегда уходят? Почему? Почему никто не остается со мной?

Он прижал меня к своей широкой, теплой груди. Больше я никого не видела и не слышала.

— Надо послать за доктором, — прошептал он. — У нее истерика. Ей надо дать что-нибудь успокоительное…

* * *

Иголка вошла мне в руку. Лекарство проникло в вену, застывшая кровь разогрелась, побежала быстрее. Врач, приехавший из Канн, тот самый, что осматривал тело Ириба, улыбнулся:

— Ну вот и все. Теперь вы уснете. Нельзя принимать это так близко к сердцу, мадемуазель. Можно серьезно заболеть. Ваши друзья очень за вас беспокоятся. Теперь вам надо отдохнуть. А завтра вам уже будет лучше.

Страшная боль отступала. Уходила куда-то в туманную даль и исчезала.

Я вздохнула, медленно погружаясь в забвение.

Больше мне сейчас ничего не было нужно.

6