Мадемуазель скульптор

И действительно — не успели мы подойти к нашему обиталищу, как дорогу нам заступили три зловещих мужика в укороченных тулупчиках, называемых русскими «полупердунчиками», и косматых шапках.

— Что вам надо? — с вызовом спросил Фальконе по-русски.

— О, хрянцуз, — догадался один из мужиков — очевидно, по акценту. — Значится, небедный. «Что нам надо»! Денежки давай, золотишко, камешки — и с мадамы тоже. Коль отдашь по-хорошему, так отпустим с миром.

— Да, да, — согласился мэтр и полез в карман.

Неожиданно выхватил ножик — тот, которым он счищал глину со шпателя, узкий, острый, больше похожий на плоское шило, — и мгновенно полоснул говорившего по лицу. А потом второго — по руке. Третий схватил Этьена за горло, но несильно, как-то вскользь, и поэтому тоже получил удар лезвием по бедру. Я пронзительно закричала, и на крики мои прискакал разъезд. Тут же, на наше счастье, появился из дома Алексей Игнатьевич, наш домоправитель, с фонарем в руке: «Что за шум, а драки нету?» — и помог патрулю вязать грабителей. Все прошли в дом, офицер записал наши показания, а мадам Петрова утирала при этом кровь, текшую у лиходеев из ран. Наконец, преступников увели, и у нас у всех вырвался выдох облегчения. Выпили чаю, а Петров и Фальконе — по стаканчику. Засиделись чуть ли не до пяти утра.

Мэтр проводил меня до моей комнаты и по-детски, в щеку, поцеловал на пороге. Я взглянула на него вопросительно. Он тряхнул прядями волос:

— Нет, нет, только не сегодня. Я чертовски устал. — И погладил меня по плечу. — Как прекрасно, что мы вместе. Я пропал бы один.

— Ты про то, что разъезд прискакал на мои крики?

— Да, конечно, но не только. Ты моя судьба, это ясно. — Наклонился и поцеловал мне руку. А потом сказал мягко: — Хочешь — вылепи голову Петра. Я согласен.

— Неужели?

— Мы с тобой одно целое. Делаем одно дело. И неважно, кто какую часть.

— Я благодарю за доверие, дорогой. И попробую. Может быть, получится.

Обнял меня и прижал к себе крепко. Мы поцеловались, но Этьен все равно не захотел посетить мою комнату. Повернулся и пошел к себе, только иногда вскидывая руку, рассуждая с самим собою о чем-то.

3

Церемония нашего избрания академиками состоялась 3 марта 1769 года. Было очень торжественно. Дамы в нарядных платьях, очень многие в париках, и мужчины в париках, разноцветных ярких камзолах. Фальконе без парика (он его терпеть не мог), волосы даже не напудрены. Темно-синий жюскор[4], бледно-синий жилет с бесчисленными пуговицами, кружева на сорочке и белый галстук, больше похожий на шейный платок. У меня — не слишком открытое атласное платье цвета бордо с пышными рукавами и высокая прическа «пуф о сантиман», очень модная в то время, с украшением из перышек и ниток жемчуга. Мы вошли в залу, где стояли античные статуи (разумеется, гипсовые слепки) и висело много картин на библейские темы. Нас пригласили сесть в кресла для гостей, справа от возвышения под балдахином, где располагалось не кресло, а блистал трон, очевидно, для монарших особ. Вице-президент Чекалевский суетился, наводил последний марафет. Ждали Бецкого.

Наконец, он вошел — сухопарый, подтянутый, в сером парике, весь напудренный и надушенный, чуть прихрамывая на левую ногу. Все поднялись, приветствуя его. Президент Академии быстро взошел на возвышение и уселся на трон. Милостиво кивнул. Все уселись тоже.

Чекалевский произнес небольшую речь о Фальконе и обо мне — о его и моих заслугах, характеризуя наши скулыпур-ные работы как великолепные произведения изобразительного искусства. Подчеркнул, что прибыли мы в Россию по желанию ее императорского величества и что государыня нам оказывает всяческое содействие. Посему предложил нас избрать академиками императорской Академии художеств. Публика снисходительно похлопала.

Членам Академии, что сидели отдельно, было роздано по два шара — белый и черный. По кивку Бецкого, каждый из них по очереди заходил за ширму, где стояли три ларца с круглыми прорезями: белый для белых шаров, черный для черных и внизу большой — для оставшихся. Заняло голосование минут двадцать. Первым вотировался Фальконе как мэтр и учитель. И когда все шары были вброшены, два служителя вынесли ларцы из-за ширмы. Чекалевский их открыл. Черный шар имелся только один. Гости зааплодировали бурно, а Этьен поднялся и раскланялся.

Началось голосование по моей персоне. Я сидела ни жива ни мертва, сердце колотилось отчаянно — и, казалось бы, отчего? — ну, не выберут меня в академики, что изменится в моей жизни? — тем не менее волновалась бешено. Снова вынесли из-за ширмы два ларца. Черных шаров не оказалось вовсе. Я не верила своему счастью. А собравшиеся хлопали и улыбались.

Генералу Бецкому подали бумаги — протоколы голосования — и перо с чернильницей. Он их подписал и, поднявшись, провозгласил нас с Этьеном избранными академиками.