Мадемуазель скульптор

— Да, мсье, вы приняты. Можете завтра переезжать в Севр. Знаете финансовые условия?

— Знаю…

Сердце у меня сжалось, и дыхания не хватило; я, не в силах сдерживаться, залилась слезами.

Скульптор всполошился:

— Господи, что с вами? Вам нехорошо? — Он вскочил.

Я же рухнула перед ним на колени и, рыдая в голос, повторяла, как сумасшедшая:

— Извините меня, простите… вы ко мне так добры… не могу платить вам за доброту черной неблагодарностью…

Мэтр взял меня за руки, усадил на стул и сказал успокоительно:

— Перестаньте, ну? Глупость несусветная… Что произошло? В чем неблагодарность?

Продолжая всхлипывать, я произнесла:

— В нашем некрасивом обмане…

— Я не понимаю. Прекратите же плакать наконец! Что вы, как девица? В чем обман?

— В том, — вздохнула я. — Я и есть девица…

Он отпрянул от меня, как ошпаренный. В ужасе спросил:

— Как — девица? Вы — девица?!

— Да, мсье… Мы ведь знали, что вы не возьмете женщину. А без этого места не смогу я сводить концы с концами, средства на исходе… И тогда мсье Лемуан предложил мне переодеться мальчиком…

Фальконе сел на стул, потрясенный до глубины души.

— Господи Иисусе! — вырвалось у него. — Надо же такое придумать! Что это стало с Лемуаном? Старческий маразм? Издевательство просто!

Я едва-едва прошептала:

— Извините нас… не сердитесь, мсье…

Он пришел в себя и нахохлился:

— То есть как это — не сердиться? Нет, я не сержусь — я взбешен! Так меня надуть! Как какого-нибудь ребенка! Убирайтесь прочь, мадемуазель Колло! Или как вас там? Разговор окончен.

Слезы вновь потекли из глаз, я, превозмогая рыдания, начала собирать раскиданные работы.

— Извините, мсье… Но мы правда не хотели вас обидеть…

— А обидели — еще как обидели! Просто растоптали!

— Нет, мсье… не имели дурных намерений… Думали, что если навыки мои подойдут вам, то уже не станете обращать внимание на мой пол…

— Буду, буду, как еще буду!..

— Извините, мсье… И прощайте!.. — Сгорбившись, я пошла к двери.

И услышала вдруг:

— Стойте, погодите… Как вас там?.. Как зовут вас на самом деле?

Я обратила к нему зареванное лицо:

— Мари-Анн Колло.

— «Мари-Анн», — зло передразнил он. — Вот уж догадался Бог мне такое подсунуть… Нет, не Бог, но черт! — и перекрестился. — Стойте. То есть сядьте. Я готов согласиться взять вас в ученики. То есть в ученицы, черт!

Не поверив своим ушам, я воскликнула:

— Правда? Господи! Вы готовы?!

— Сядьте. Да, готов. Но не представляю, как преодолеть кое-какие непреодолимые сложности.

Я уже почти хохотала:

— Сложности? Да какие могут быть сложности, коли вы готовы?

— Дело не во мне, а в уставе мануфактуры. Тут работают исключительно мужчины.

— Знаю, знаю. Но не надо зачислять меня на мануфактуру. Буду вашей помощницей, а вы вправе брать к себе на работу хоть собаку.

Покачав головой, Фальконе помолчал.

— Ну, допустим. А жилье? Будь вы мужчиной, вам бы предоставили койку в дортуаре. Неплохие условия, кстати: по два, по три человека в комнате. А к тому же кошт — трехразовое питание… Но для вас, получается, это невозможно.

— Стану жить в Париже, приезжая в Севр только для службы.

— Долго и накладно. Из Парижа в Севр вы еще найдете извозчика, а из Севра в Париж, да еще поздно вечером, очень проблематично. И к тому же небезопасно. Молодой девушке — на извозчике, ночью… Нет, исключено.

Я опять была готова расплакаться.

— Что же делать, мэтр?

Скульптор размышлял какое-то время.

— Лишь один вариант… — наконец заговорил он. — У меня в квартире есть одна свободная комната — моего сына. Пьер уехал учиться в Лондон — у художника Джошуа Рейнольдса, знаменитого портретиста. Если согласитесь — обещаю не брать с вас денег за постой и питаться вместе, за моим столом. Правда, тогда придется слегка урезать ваше жалованье…

— Это пустяки, — ответила я. — И в иных обстоятельствах предложение ваше было бы пределом мечтаний. Но одно сомнение гложет меня…

— Да? Какое?

— Что потом скажут люди? Девушка поселилась на квартире вдовца, ест за одним столом да еще получает за это деньги… Понимаете?

Он развеселился:

— В самом деле… Что скажут люди?.. Люди скажут, что я женился на вас. Или же сделал содержанкой. Ясное дело, скажут. Ну и пусть. Мне на них наплевать. Обещаю не пытаться вас соблазнить, рук не распускать и вообще блюсти вашу несовершеннолетнюю честь. Уж поверьте. Остальное, что скажут люди, не интересует меня.

Я молчала, переваривая услышанное.

— Ну, так что решаем? — все-таки не выдержал скульптор.

Я подняла на него глаза:

— Можно переехать прямо завтра?

Он расплылся от уха до уха:

— Завтра — хорошо. Завтра будет вовремя.

И, придя уже в совершенно благодушное настроение, проводил меня до дверей.

Ехала в Париж и не знала, радоваться или нет. Получила то, что хотела, с материальной и творческой стороны — лучше некуда, но с житейской, бытовой? Это он сейчас говорит, что готов блюсти мое целомудрие, а потом, потом?