Мы поговорили об основных насущных вопросах: о нашем статусе
Разговор с Брайаном и Эдом, нашим адвокатом и представителем «Контрол рискс» продолжался до вечера. Расходились мы уставшие, но довольные, и когда прощались, я все-таки обняла Брайана.
Все согласились с тем, что Кларенс Митчелл нам очень поможет, если снова займется нашими взаимоотношениями со СМИ и связями с общественностью. Мы знали, что он с радостью присоединился бы к нам вопреки запрету правительства. Через три дня Кларенс ушел из гражданской службы и снова занялся нашим фондом. Большую часть зарплаты он теперь получал от Брайана. Кларенс не был бы Кларенсом, если бы с первого же дня не принялся за работу. Мы не могли нарадоваться его возвращению (как и множество приятных старушек, как потом выяснилось, которые слали и слали нам письма с признаниями наподобие: «После того как к вам вернулся милый мистер Митчелл, я наконец смогла спокойно спать»).
Оказавшись дома, близнецы начали острее ощущать отсутствие Мадлен. Через неделю после возвращения Амели забралась ко мне в постель в два часа ночи и спросила: «А куда делась Мадлен, мама?» Стараясь, чтобы голос не задрожал, я осторожно объяснила ей, что мы пока не нашли Мадлен, но продолжаем ее искать. Проснувшись через четыре часа, она задала мне тот же вопрос.
Дети не ходили в детский сад уже четыре с половиной месяца, и мы решили, что им пора туда вернуться. Мы были готовы к тому, что они не сразу снова привыкнут к садику. Однако мы совсем не подумали о том, каким психологическим ударом это станет для нас с Джерри. Мадлен еще ходила в этот садик, когда мы уезжали в Португалию. На нас нахлынули воспоминания. Мы хорошо знали всех, кто работал в садике, и нам было известно, что они очень любили Мадлен. Первое утро было особенно тяжелым, в садике многие плакали.
После обеда я поехала забирать Амели и Шона. Когда мы с детьми садились в машину, Шон спросил: «Где Мадлен?», а потом сам ответил: «Она там».
Шон показывал на пристройку старинного здания, называвшуюся Каретный дом, где занимались старшие дети. Он не забыл, что мы отводили ее туда каждое утро. Помню, как близнецы, бывало, останавливались на лестничной площадке в главном здании, приникали к окну, выходящему на игровую площадку у Каретного дома, и лепетали на своем детском языке: «Маглен! Маглен!» Обожавшая их старшая сестра махала им рукой, отчего их личики озаряла счастливая улыбка. Боже, как больно такое вспоминать!
Потом весь день я слушала, как маленький Шони расхаживает по дому и говорит всем, кого видел: «Мы не можем найти Мадлен».
Куда бы я ни пошла с близнецами, все напоминало о Мадлен, и боль порой становилась невыносимой. В парке мне представлялось, что она спускается с горки. В бассейне я видела, как она в своей желтой купальной шапочке машет мне рукой, стоя за окном. Но постепенно я стала заставлять себя совершать небольшие путешествия, которые, как я знала, обрадуют Амели и Шона. Я свозила их на Стоунхерстскую ферму — «нашу ферму». Я так и видела, как Мадлен кормит овечек, разговаривает с осликами, раскачивается на веревке в сенном сарае. Я слышала ее смех, и мне хотелось смеяться вместе с ней. Фермер Джон вышел нам навстречу с криком: «Катание на тракторе через пять минут!» Тут он заметил меня, и его глаза затуманила печаль. Он ускорил шаг, подошел к нам и крепко обнял меня своими сильными руками. Он ничего не говорил, но я и так знала, что этот человек с большим сердцем чувствует и разделяет мою боль и желание как можно скорее снова увидеть Мадлен («которая пишется через “а”»).