Мадлен. Пропавшая дочь. Исповедь матери, обвиненной в похищении собственного ребенка

С двумя офицерами, пришедшими к нам тогда, мы потом встречались регулярно. Это были главные следователи по нашему делу: Гильермину Энкарнасан, возглавлявший судебную полицию Алгарве, с которым мы виделись в полицейском отделении в Портимане на следующий день после похищения Мадлен, и Луис Невес, руководитель лиссабонского Главного управления по борьбе с бандитизмом (ГУББ). Это управление — своего рода аналог Британского ведомства по борьбе с организованной преступностью. Они оба не говорили по-английски, поэтому с нами всегда был переводчик. Обычно эти функции брала на себя Анджела Морадо, заместитель британского консула.

Тогда Энкарнасану было шестьдесят лет. Он был немногословным и вообще не очень общительным человеком. Он был из тех, кого можно назвать профессионалом старой школы. Позже мы узнали, что он начал работать в судебной полиции еще в 1973-м, за год до того, как в стране был свергнут диктаторский режим. Нам не сразу удалось «растопить» его. И несмотря на то что наши с ним отношения со временем стали более теплыми, и Джерри, и я при каждой встрече с Энкарнасаном ощущали внутреннее напряжение.

Луис Невес был человеком совсем другого склада. Он был одного с нами возраста, а сыну его было столько же, сколько и Мадлен, может, чуть-чуть больше. Он казался нам умным, вызывающим доверие, сильным и восприимчивым к любым новым идеям. Первое мое впечатление о нем было самым положительным. В тот вечер я записала в своем дневнике: «Славный парень, толковый, человечный, чуткий».

С Невесом нам было спокойно, мы даже чувствовали себя расслабленно. Джерри с ним хорошо ладил. Он был очень тактичен и всегда тепло приветствовал нас. Джерри он при встрече часто похлопывал по спине, приобнимал по-братски или же легонько ударял в плечо, как делают старые друзья. Когда Джерри высказывал какие-то соображения или предлагал что-то сделать, он шутил, что мой муж мог бы стать великолепным сыщиком.

Еще мы очень сдружились с Рикарду Паива, следователем из Портимана. Поскольку он неплохо владел английским, его назначили кем-то вроде посредника между полицией и нами, и в результате мы проводили вместе немало времени. Несколько раз он наведывался к нам в «Оушен клаб». Пользуясь случаем, я приношу ему свои извинения за ставшие причиной расхожей шутки бесконечные кружки растворимого кофе, которые мы всегда вручали ему при встрече. Наверняка португальцы ненавидят то, что англичане называют «кофе». Рикарду было тогда, вероятно, немного за тридцать, и у него был сын одного возраста с Шоном и Амели. И Джерри, и я считали его порядочным парнем, спокойным и приятным в общении.

Конечно, я была слишком наивна, полагая, что мы сумели установить добрые, даже дружеские отношения с этими офицерами. Скрывать не стану, последовавшие события заставляли меня не раз усомниться в этом. Всего у нас состоялось восемь таких неформальных встреч, примерно раз в семь-десять дней. Те крохи информации, которыми делились с нами Энкарнасан и Невес, стали для меня эликсиром жизни. Благодаря им у меня появлялась уверенность в том, что хоть что-то, да происходит, пусть даже сейчас я понимаю, что, очевидно, не всему, что нам тогда говорили, можно было верить безоговорочно. Я очень ждала этих встреч, они не давали угаснуть моим надеждам, и благодаря им я чувствовала себя чуточку ближе к Мадлен. И все же они не оправдали моих надежд.

Луис и Гильермину сами, как правило, мало что рассказывали, но на прямые вопросы отвечали откровенно. Нас даже удивляло то, что они делились с нами такими подробностями. Британские полицейские как-то раз предложили нам любые вопросы и просьбы адресовать напрямую португальской судебной полиции, ибо мы имели на них большее влияние, чем они.

Оба офицера открыто говорили и о Роберте Мюрате, который продолжал оставаться arguido, и по капле выдавали нам «свидетельства», указывающие на то, что он имеет отношение к исчезновению Мадлен. Впрочем, очевидно, этого было недостаточно для того, чтобы его арестовать и предъявить ему обвинение. В некотором смысле я даже жалею о том, что они так поступали, поскольку все это влияло на мое суждение о Мюрате. Например, они рассказали нам о газетной вырезке, изъятой в его доме при обыске. Это была статья под названием «Заприте дочерей дома», в которой утверждалось, что Казанова был педофилом. Нас это известие повергло в ужас. В те дни мы боялись всего и видели самое страшное в том, что могло иметь вполне безобидное объяснение, что, однако же, неудивительно.