Мадонна будущего. Повести

— Ты знаешь, как мало всегда мне рассказывал, и прекрасно понимаешь, что и сейчас, предлагая ублаготворить тебя, сам ничего не даешь. Ну а я, — она улыбнулась и чуть-чуть порозовела, — за ничего ничего и не даю.

Он сделал вид, что крайне удивлен и что она непоследовательна:

— Ты хочешь от меня то, о чем первоначально сама не желала слышать, — о всяких мерзостях, которые и должны были загнать Бидела в угол. По-твоему, если уж он пожелал уйти в тень, значит, ему есть за что стыдиться, и об этом ты решительно, щадя себя, отказывалась слушать. С тех пор, — улыбнулся Байт, — у тебя прорезался к нему интерес.

— Как у меня, так и у тебя, — возразила Мод. — Теперь, во всяком случае, я не боюсь.

Он помолчал.

— Ты уверена?

— Вполне. Необходимость ясности одержала во мне верх над щепетильностью. Я должна знать, а я не знаю, — она подбирала слова, затрудняясь изложить свою мысль, — не знаю, о чем, собственно, все это время был весь сыр-бор и о чем, следственно, мы с тобой все это время разговаривали.

— А к чему тебе знать? — осведомился молодой человек. — Я понимаю, тебе это нужно, или кому-то нужно, будь мы героями «кирпича» или даже, хотя и в меньшей степени, «осколков». Но поскольку, дорогая моя крошка, мы, увы, толчемся лишь среди веселой кутерьмы, называемой жизнью…

— Тебе пироги и пышки, а мне синяки и шишки? — Мод отодвинула стул, взяла свои старенькие перчатки, но, натягивая их, не забывала ни о своем приятеле, ни о своей обиде. — Я не верю, — проговорила она наконец, — будто там вообще что-то есть или когда-либо было.

— Ой-ой-ой! — рассмеялся Байт.

— Ничего там нет, — добавила она, — «за этим», никаких ужасов.

— Предположим. Значит, ты продолжаешь считать, — сказал Байт, — что учиненное этим беднягой целиком на мне? Да, коли так, плохи мои дела.

Она поднялась и, стоя перед ним, разгладила последние складочки на перчатках.

— И коли так, мы — если взять круг пошире — тоже среди героев пресловутого «кирпича».

— Мы — нет, во всяком случае, в том, в чем это касается нас самих. Мы — зрители. — И он тоже поднялся. — Зрителям надо позаботиться о себе самим.

— Что и говорить. Бедняжки! — вздохнула Мод. И так как он стоял с таким видом, будто ждет от нее еще чего-то, она прояснила свою позицию — а позиция ее теперь заключалась в том, чтобы помучить его чуть-чуть: — Если ты знаешь о нем то, чего она не знает, и я тоже, так она знает — и я тоже — много такого, чего не знаешь ты.

— Конечно, если речь как раз о том, что я пытаюсь извлечь из тебя. Ты что, боишься — я это продам?

Но даже эта шпилька, которую она в полной мере оценила, не произвела на нее впечатления.

— Значит, ты решительно ничего мне не скажешь?

— То есть, если я скажу тебе, ты скажешь мне?

Мод ответила не сразу, соображая:

— Пожалуй… да, но только на этом условии.

— О, тогда тебе не о чем беспокоиться, — заявил Говард Байт. — Я просто не могу, голубчик мой, не могу. И вообще, если это выйдет наружу…

— Вот я и подожду, когда выйдет. Но должна тебя предупредить, — добавила она, — мои факты наружу не выйдут. Ни за что.

Он ответил не сразу, взвешивая:

— Почему же ни за что, если натиск на нее продолжается? Возможно, даже сейчас. Почему, если она принимает и других?

Ах так! Мод тоже успела все хорошенько обдумать.

— Она-то их принимает, да они не способны принять ее. Другие! Они вроде этих твоих — долдонов. Другие не поймут, другие не в счет, они не существуют. — И она направилась к выходу. — Нет никаких других.

И с этими словами Мод открыла дверь, чтобы выйти на улицу, не поведя и бровью, когда Говард, догнавший ее, объявил в ответ, что второй такой, как она, конечно же, во всем свете не сыщешь; но не успели они ступить и шагу, как последнее ее утверждение оказалось полностью опровергнутым. Тот другой, которого они выкинули из памяти, так-таки никуда не делся, и теперь ими напрочь забытый, явно повсюду их разыскивавший и каким-то верхним чутьем разыскавший, в лице Мортимера Маршала, преградил им путь.

9