Мадонна миндаля

Затем он пошел прямиком в ту часть церкви, что была предназначена для обычных прихожан, и взял в руки кисти и палитру. Смешивая краски, он снова вспомнил — по мере того, как рассеивался, забывался тот тревожный сон, — нежное личико Илии. Светлые кудряшки, улыбчивый взгляд, лукавое выражение лица — особенно когда тот услышал, как Бернардино произносит бранные слова, которых не должен был бы произносить в присутствии ребенка. Художник невольно вздрогнул, стараясь изгнать из памяти это лицо.

«Будем надеяться, — сказал он себе, — что мальчик все же не умер, ведь, как известно, во сне к нам приходят те, кого уже нет на этом свете. Или те, кому грозит большая опасность. Если это действительно так, то пусть мой рисунок будет памятью о нем».

Бернардино стал быстро набрасывать на стене углем изображение ангела с распростертыми крыльями, и вскоре там появился очаровательный путто — не величественный и надменный херувим с этаким «райским» выражением лица, которому самое место среди серафимов и прочих небесных существ, а самый обыкновенный человеческий ребенок с совершенно обычным, человеческим выражением лица. Бернардино работал без отдыха до самого полудня, тщательно возясь с тенями и оттенками. Взмахом кисти художник вложил в руки мальчика две длинные белые обрядовые свечи, и они смотрелись как весы Правосудия. Затем он «зажег» эти свечи, и золотистые кудри ребенка точно вспыхнули, освещенные ими. Работа была почти завершена, и Бернардино чуть отступил назад, задумчиво опустив подбородок на нывшую от усталости руку. Он вспомнил, как Илия, инстинктивно доверившись ему, сразу назвал свое настоящее имя и только потом поправился и выдал вторую, христианскую версию: Евангелиста. Бернардино еще глубже задумался. Илия был евреем. Так имеет ли он право изображать его здесь, среди христианских святых, под неусыпным оком того Бога, который для этого мальчика является чужим? И художник, сам до конца не понимая, почему делает это, замешал на палитре густую ярко-алую краску и стал понемногу добавлять ее в белые перья на крыльях ангела, пока они не стали совершенно красными. Ну что ж, решил он, если мои далекие потомки когда-нибудь спросят, отчего у этого ангела красные крылья, то пусть им так и ответят: этот ангел не такой, как все. Он просто другой ангел. Особенный.

ГЛАВА 32 РУКА, СЕРДЦЕ И УСТА

Амария и Сельваджо направлялись в лес. Едва оказавшись под прикрытием густых деревьев, они сразу крепко взялись за руки, что теперь делали всегда, если их не видел никто из жителей городка. Сегодня Сельваджо прямо-таки тянул Амарию за руку, первым прокладывая путь.

— А куда мы идем? — удивленно спросила она.

Он отвел свои зеленые, точно молодая листва, глаза и загадочно усмехнулся:

— Увидишь.

Амария не стала больше спрашивать. Она просто была счастлива и готова вот так, держась за его руку, последовать за ним, куда угодно. Время от времени она поглядывала на своего любимого — по его лицу метались темные пятнышки теней от листвы, сквозь которую просвечивало солнце.

Сельваджо тоже то и дело оглядывался на Амарию, каждый раз восхищаясь тем, как она прекрасна. В этот сияющий, пронизанный солнцем денек девушка казалась ему воплощением наступающей весны. Да, она вполне могла бы быть самой богиней весны. Кожа ее светилась здоровьем, волосы, тщательно заплетенные в косы и высоко поднятые на затылке, блестели, а над ушами были красиво выложены локоны. В честь весны Амария украсила прическу белыми маргаритками с золотыми сердечками. Платье у нее было зеленое, как трава, эту материю купил ей Сельваджо, продав какие-то свои плотницкие изделия, а Нонна, пристроившись поближе к очагу, быстренько его сшила. Темные глаза Амарии сверкали природной живостью и обещали многое. Она и сама была какой-то очень живой, настоящей, плодородной, точно сама земля! Сельваджо прямо-таки видел, как она лежит с ним в постели, оказываясь то под ним, то над ним, и смеется, разметав роскошные волосы по подушкам. Он также легко мог представить себе, как она носит его ребенка, его детей одного за другим, как постепенно становятся все более округлыми и плавными очертания ее тела… Солнечные зайчики так и плясали у Сельваджо перед глазами, а страстное желание в груди билось с такой силой, что ему порой казалось: еще немного — и он потеряет сознание, так сильно он желал ее. Амария была нужна ему не просто как любовница, а как корень, основа его собственной семьи. Ведь это она вернула его к жизни, уведя от самого порога смерти, возродила все его чувства и желания. Она была той самой библейской плодоносной лозой, и ему хотелось жить с нею долго-долго, чтобы увидеть своих внуков и правнуков.

Они шли по просекам, пересекали поляны, затем долго следовали по течению какого-то кристально-чистого ручья и наконец оказались у pozzo dei marito. Когда Амария увидела знакомый источник и услышала плеск маленьких водопадов, она даже ойкнула от восторга.

— Мы же именно здесь впервые и встретились! — воскликнула она.