Мадонна миндаля

Они засыпали могилу землей, и черный холмик над нею мгновенно побелел, поскольку снег все продолжал сыпаться с небес. Вероника взяла Симонетту за руку, желая увести ее в дом и показывая жестами, что теперь они должны оставить Исаака одного. Тот лишь коротко кивнул, подтверждая это, и ласково коснулся дрожащего плеча Симонетты.

— Уходи в дом, дорогая синьора, — сказал он. — Поскольку никого из его родных здесь нет, придется мне стать для него шомрим, хранителем мертвых. Я побуду здесь еще некоторое время, посторожу его могилу и помолюсь.

Симонетта кивнула. Она вдруг почувствовала себя смертельно усталой. Впрочем, она вовсе не была уверена, что после пережитого сегодня ей удастся спокойно уснуть. Рука об руку со служанкой — нет, с подругой, — она двинулась к дому, поднялась наверх и, как всегда, осталась ночевать в комнате мальчиков, чтобы быть рядом, если они вдруг ночью проснутся и она им понадобится.

Симонетта была физически и душевно сломлена собственным поступком. Ее по-прежнему бил такой озноб, что дрожали руки и стучали зубы, хотя в комнате было очень тепло. Ватные ноги прямо-таки подгибались при каждом шаге, в желудке жгло, как огнем, к горлу то и дело подступала тошнота. Симонетта вдруг подумала, что если бы сейчас ей пришлось вложить в лук стрелу и выстрелить, то она вряд ли сумела бы сделать это. Однако всего лишь какой-то час назад, когда ей пришлось действовать быстро и хладнокровно, она совершила этот выстрел и убила человека. Насквозь прострелила его пылающее сердце тяжелой стрелой, и то, что это было сердце умирающего в мучениях человека, ничуть не умаляло ее вины. Неужели именно этим занимался ее Лоренцо? Неужели он делал это ежедневно, уехав от нее в очередной долгий военный поход? Она отняла жизнь, но сделала это из милосердия, а ведь Лоренцо отнимал человеческие жизни всего лишь во имя славы и победы, во имя политического выигрыша — все это представлялось ей куда менее вескими причинами, чем та, по которой совершила убийство она. И Симонетта, сама себе удивляясь, вдруг рухнула на колени, стиснула дрожащие руки и принялась истово молиться. Вот уже несколько месяцев, как она сторонилась Бога, но сегодня, после страшных, чудовищных событий этой ночи, она от всей души восхищалась стойкостью веры Исаака, веры совершенно ей чуждой. Симонетта не молилась Богу с тех пор, как исчез Бернардино, но понимала: ей не нужно просить у Него прощения за то, что она отняла чужую жизнь, ибо она это сделала ради спасения человека от невыносимых страданий, ради спасения от смерти детей этого человека. А потому она не стала просить Господа о прощении и о спасении души ее дорогого друга. Все это могло подождать. Симонетта вдруг поняла, за что ей надо благодарить Его: за чудо, за тот странный обильный снегопад, насквозь промочивший хворост в костре, на котором должны были сгореть дети Манодораты. И она вспомнила Священное Писание, и святую Люсию, и то, как Люсия была спасена от смерти в огне, ибо и в ее костре намокший хворост не пожелал загораться. Вспомнила она и святую Аполлонию, которая сама взошла на костер, как это сделал и ее друг Манодората, первым принявший на себя пламя костра и тем спасший собственных сыновей. Жития этих святых вдруг снова с ясностью припомнились Симонетте, словно все это время ждали где-то рядом — но за пределами памяти, — чтобы она с радостью вновь приняла их и ввела в свой дом, как старинного друга, которого некогда, давным-давно, сочли пропавшим во время трудного путешествия. Выглянув в окно, Симонетта увидела в небесах луну и звезды и, молитвенно сложив руки, обратилась к этим святым женщинам, ныне жившим в раю — одна без глаз, а другая без зубов.

— Благодарю вас, — промолвила Симонетта, обращаясь к обеим.

ГЛАВА 35 ГРАФИНЯ ДИ ШАЛЛАНТ