Мадонна миндаля

Путь к церковным дверям был прегражден, и Бернардино, сам толком не зная почему, бросился к боковой дверце, ведущей на колокольню, в его убежище, стрелой взлетел по винтовой лестнице, а потом быстро, точно корабельная обезьянка, вскарабкался по веревочной лестнице на самый верх. Он хорошо знал этот путь — в темноте, среди канатов и угрожающе сладостного шелеста колоколов. Но, оказавшись в той жалкой каморке, где ночевал все последние месяцы, он не услышал никаких звуков погони.

«Они просто немного отстали, — думал он. — Все они куда толще меня, да и оружием обременены, так что карабкаться сюда им довольно затруднительно. Они, конечно же, меня отыщут, причем довольно быстро. Я попался в ловушку, как крыса».

Но вскоре Бернардино понял, что никто за ним гнаться и не собирался, поскольку у кардинала имелся куда более действенный способ заставить его спуститься. И через некоторое время художник с ужасом заметил, как натянулись канаты, как со скрежетом стали подниматься массивные колокола, словно дразня его своими языками в разверстых черных пастях. Бернардино успел заткнуть уши лишь за секунду до того, как упали эти тяжелые колокольные языки, но все равно чудовищный звук с такой силой ударил по нему, что у него даже сердце замерло в груди. Не сдержавшись, он пронзительно вскрикнул и не сумел услышать даже собственный голос. В отчаянии, поскольку сдвоенные гигантские колокола продолжали звонить, Бернардино выглянул по очереди в каждый из четырех арочных проемов на самом верху колокольни, и в каждом его встретил яростный леденящий порыв одного из четырех гулявших там ветров.[37] Он не видел, что творится внизу, — все вокруг было окутано зимним туманом, да и глаза его застилали слезы, вызванные оглушительным пением колоколов. Словно из сочувствия к плачущим глазам, нос и уши Бернардино тоже заплакали, но уже кровавыми слезами, и он понял: необходимо немедленно убираться отсюда, пока у него не лопнули барабанные перепонки и этот чудовищный звон окончательно не свел его с ума. Однако заставить себя спуститься по лестнице прямо в пасть льва он не мог и в конце концов направился к северному оконному проему, поскольку именно на севере находилось дорогое его сердцу озеро Маджоре. Перебравшись через подоконник, он бросился вниз, в звездную ночь, успев лишь увидеть, как звезды испуганно метнулись куда-то.

От удара у Бернардино перехватило дыхание, но, как ни странно, он был жив, с хрустом приземлившись на ветви какого-то дерева, оказавшего ему дружескую поддержку и прервавшего его смертельный полет. Бернардино сполз на землю, но подняться на ноги не смог. И тут неожиданно получил помощь: рядом возник чей-то темный силуэт, человек внимательно вгляделся ему в лицо и протянул руку. Бернардино, не раздумывая, за нее ухватился, и незнакомец, рывком поставив его на ноги, свистящим шепотом грубовато спросил:

— Идти-то можешь?

— Думаю, да.

— А бежать?

— Возможно.

— Тогда побежали. Следуй за мной.

И Бернардино, с огромным трудом преодолевая боль, бросился бежать следом за этим незнакомцем, более всего походившим на медведя, по узким городским улочкам и еще более узким переулкам. Мышцы у него, казалось, вот-вот лопнут от напряжения, грудную клетку при каждом движении точно пронзали клинком. Хлопья снега, касаясь его лица, в кровь изодранного ветвями дерева, жалили, точно злые насекомые, а во рту и в носу все еще чувствовался вкус и запах крови, которую заставил пролиться непереносимый звон церковных колоколов. Возможно, он бежал прямо в распахнутую ловушку, но сейчас это ему было безразлично — все, что угодно, лишь бы не угодить в руки головорезов безжалостного кардинала.

Вскоре они остановились перед какой-то дверью. Его провожатый постучался и, обернувшись к Бернардино, кивком предложил ему войти внутрь. Что-то смутно знакомое мелькнуло в памяти Бернардино. Он вспомнил, как однажды точно так же стоял возле чьей-то чужой двери, пытаясь помочь одному маленькому мальчику, которого только что спас от преследователей. Эта мысль заставила Бернардино схватить своего спасителя, который уже собирался исчезнуть в ночи, за руку, и тот обернулся. Из-под низко надвинутого капюшона блеснули его странные, серебристо-серые глаза.

— Где мы? — невнятно спросил Бернардино, так как рот у него был по-прежнему полон крови.

— Возле дома одного священника. Он ведь, кажется, твой друг?

— Почему ты это делаешь?

— Потому что раз ты помог мне и моим людям, то и мы тебе тоже поможем.