Мадонна миндаля

— Разумеется, нет. Он же не знает, что здесь живу именно я. Скорее всего, он попытается отнять собственность у моих соотечественников, евреев, или же помешать нам заниматься здесь торговлей. Итак, — в голосе Манодораты зазвучали деловые нотки, — наш разговор завершил полный круг. Скажи, ты намерена здесь остаться?

Симонетта, точно завороженная, не сводила глаз с миндального орешка в руках Манодораты. Этот орех, казалось, воплощал для нее все семейство Лоренцо, ставшее и ее собственным, всю ту жизнь, которая некогда была такой счастливой здесь, на вилле Кастелло.

— Да, — сказала она, и следующие ее слова прозвучали как эхо того, что она говорила ему год назад: — Мне больше некуда идти. И ты, синьор, лучше кого бы то ни было знаешь, на что способен человек, чтобы сохранить свой родной дом.

— Хорошо, — понимающе кивнул Манодората. — Тогда завтра я пришлю сюда целую толпу работников-евреев, которые принесут с собой топоры и вырубят все эти миндальные рощи. А землю мы возделаем и превратим в плодородные поля. Я знаю арабские приемы возделывания почвы, а также знаком с севооборотом, и мы, поочередно сменяя те или иные культуры, сделаем так, что все поля каждый год будут давать приличный урожай.

Симонетта молча кивнула, и Манодората, зашвырнув орех куда-то в темноту, встал и собрался уходить.

Орех, отлетев, со звоном стукнулся в темноте обо что-то стеклянное, и собеседники вопросительно переглянулись. Симонетта, с некоторым трудом поднявшись с пола, неслышной тенью скользнула в темный угол и вскоре вновь появилась оттуда, держа в руках некое странное устройство, состоявшее из бутылей, соединенных трубками. Манодората нырнул в тот же темный угол и обнаружил там жаровню и медный поднос.

Симонетта в изумлении поставила неведомый прибор на пол и спросила:

— Что это может быть?

— Обыкновенный перегонный куб! — рассмеялся Манодората. — Кто-то варил здесь весьма крепкое зелье! — Он обнюхал одну из бутылей. — Ага, граппа! А здесь? — Он содрал пробку с горлышка глиняной амфоры, понюхал и тут же отпрянул, словно ему что-то ударило в нос: — Да это, пожалуй, коньяк!

— А как эта штуковина действует? — Симонетта рассматривала старинное устройство. Оно было холодным и липким на ощупь.

— Это очень древнее искусство, но, к сожалению, мне почти не знакомое. Впрочем, принцип, по-моему, заключается в том, что вот сюда помещается сок с мякотью…

— Сок из чего?

— Крепкие напитки можно делать из чего угодно. Граппа, этот дьявольский напиток, например, делается из виноградных косточек, которые нагревают снизу, пока не начнет конденсироваться влага… и не пройдет вот через этот фильтр…

— Но как эта штука здесь очутилась? Это уж точно не Лоренцо! Он любил только вино.

— Я бы, пожалуй, спросил об этом его оруженосца, — сухо усмехнулся Манодората. — Судя по его виду, он всегда был изрядно навеселе.

Симонетта, наверное, тоже улыбнулась бы, но события последней недели и то, как жестоко Грегорио обвинял ее, публично раскрывая все ее грехи, были еще слишком свежи в памяти. Взяв в руки амфору, она хотела было отбросить ее прочь, но Манодората успел схватить Симонетту за запястье.

— Я, конечно, не врач, синьора, но на твоем месте я бы лучше прихватил эту бутылку с собой в спальню и там выпил, чтобы хоть одну ночь как следует выспаться. Ты ведь толком не спала с той самой злополучной мессы, если не ошибаюсь?

Да, это действительно было так. Спать Симонетта не могла, потому что все время думала о Бернардино и о том, как заставила его уйти. Пока она размышляла об этом, Манодората потихоньку ушел, и она, оставшись в одиночестве, долго смотрела на амфору и недоуменно пожимала плечами, прежде чем все-таки взяла ее и понесла к себе в спальню. Но, уже поднимаясь по лестнице из подвала, она вдруг остановилась, обернулась, и то миндальное ядрышко, которое сперва очистил, а потом отшвырнул Манодората, вдруг звездочкой сверкнуло в темноте… Симонетта снова спустилась вниз, поставила амфору на пол и, встав на колени, стала искать это ядрышко, заодно собирая другие орехи. И, занимаясь этим, впервые с того злополучного воскресенья Симонетта позабыла о своем ноющем сердце.

У нее появилась некая идея!

ГЛАВА 26 ПУТЬ, УКАЗАННЫЙ ДЕРЕВОМ

Нонна сидела в новом кресле-качалке у очага, покачиваясь на изогнутых полозьях и удивляясь удобству, какого никогда не испытывала. Молодой мужчина, которого она уже считала родным, задумчиво смотрел на нее, одной рукой обхватив себя за талию, а на вторую удобно пристроив подбородок. С пояса у Сельваджо свешивался кусок грубой ткани для полировки — почти так же опоясывало его и то голубое знамя, когда Нонна с Амарией его нашли. Некоторое время он, прищурившись, изучал свое изделие, потом спросил:

— Ну что, удобно тебе?

— Восхитительно! — Это была совершенно искренняя похвала, и Нонна улыбнулась, показывая немногие оставшиеся зубы.