Мадонна в меховом манто

- Я сразу догадалась, что вы иностранец! - С легким смешком она села рядом со мной и закинула ногу на ногу. Платье ее задралось выше колен, и я, как всегда, залился предательским румянцем. Мое смущение, кажется, еще более ее развеселило.

- А у вас что, нет фото вашей матери? - спросила она.

Ее назойливость раздражала меня. Я был уверен, что единственная ее цель - посмеяться надо мной. К тому же я заметил устремленные на нас насмешливые взгляды других художников.

- Есть, конечно, - уклончиво ответил я. - Но это совсем другое дело!

- Ах, вот как - другое дело? - переспросила она, посерьезнев, и вдруг снова расхохоталась.

Заметив, что я хочу встать, молодая женщина упредила меня:

- Не извольте беспокоиться. Сейчас уйду, оставлю вас наедине с вашей мамой!

Она поднялась, но, едва отойдя на несколько шагов, вернулась и уже совсем не тем тоном, каким только что говорила, серьезно и, как мне показалось, даже с некоторой грустью спросила:

- Вам в самом деле хочется, чтобы у вас была такая мать?

- Очень!

- Вот как… - произнесла она и поспешила к выходу. Тут только я осмелился поднять глаза. Волосы ее колыхались в такт шагам, а руки, засунутые в карманы, были плотно прижаты к бокам.

Я сам не понимал, зачем сказал ей последнюю фразу, солгав так нелепо и глупо. Я подхватился и, стараясь ни на кого не смотреть, вылетел на улицу.

В душе у меня было очень странное ощущение. Как будто я только что сошел с поезда, покинув попутчика, с которым успел коротко сойтись в дороге. Больше нога моя не переступит порог этой выставки! Люди не хотят понять друг друга, и вот по их милости я лишился и этой своей радости.

Возвращаясь в пансион, я с ужасом думал о том, что мне опять придется вести бессмысленную жизнь, выслушивать за столом доморощенные планы спасения Германии, жалобы на дороговизну жизни и инфляцию либо, запершись в своей комнате, читать рассказы Тургенева и Теодора Шторма (Теодор Шторм (1817 - 1888) - немецкий поэт-лирик, новеллист). Только теперь я осознал, что за последние две недели моя жизнь начала приобретать некий смысл. В пустой и унылой мгле внезапно забрезжил слабый свет надежды, которой я боялся даже поверить, забрезжил - и с такой же неожиданностью погас. Только теперь я понял, что утратил. С детских лет я, сам того не сознавая, искал одного-единственного человека, - именно это и отдалило меня от всех других людей. Портрет мадонны внушил мне веру, что такой человек существует, более того, - что он совсем рядом. Утратить эту веру было для меня подобно смерти, разочарованию моему не было предела. Я повел еще более уединенный и замкнутый образ жизни. Стал даже подумывать, не написать ли отцу письмо и не вернуться ли на родину. Но что я отвечу, если он спросит: «Чему ты научился в Европе?» Нет, решил я, надо еще на несколько месяцев остаться, чтобы как следует изучить мыловаренное дело. Я снова пошел на фабрику и, несмотря на довольно прохладный прием, начал регулярно ее посещать. Моя записная книжка наполнилась формулами и рецептами, и я стал усердно изучать специальную литературу по мыловаренному делу.