Мадонна в меховом манто

Я шел, приноравливаясь к ее торопливым шагам. Спросить, куда мы идем, я не решался, и мы оба молчали. Это затянувшееся молчание мне даже нравилось, но все же я испытывал некоторую неловкость. Несколько минут тому назад в моем уме теснились мысли, одна другой прекраснее и значительней. И вдруг они испарились, и я не мог найти никакой зацепки для разговора. Я исподтишка взглянул на свою спутницу. Она шла с потупленным взглядом, не подавая вида, что замечает мою скованность и волнение, - только глубокое спокойствие и улыбка, затаившаяся в уголках губ. Левая рука ее покоилась на моей руке. Указательный палец, казалось, направлен был на какую-то точку впереди.

Когда через несколько минут я снова бросил на нее взгляд, ее густые, широко раздвинутые брови были приподняты, лоб наморщен. На веках синели тонкие прожилки. Длинные черные ресницы слегка подрагивали под тяжестью повисших на них блестящих дождинок. Намокли и пряди волос, выбившиеся из-под берета.

- Что вы так внимательно меня разглядываете? - спросила она.

Этот вопрос зрел и в моей голове. В первый раз я так бесцеремонно рассматриваю женщину. И что еще более странно - продолжаю смотреть на нее и после того, как она задала мне свой вопрос. Я был сам удивлен своей смелостью.

- Вам это неприятно? - ответил я вопросом на вопрос.

- Я не потому спросила! Напротив, мне это приятно.

Глядя в ее черные глаза, я спросил: -

- Скажите, вы немка?

- Да! Почему вы спрашиваете?

- Потому, что вы не блондинка и глаза у вас не голубые.

- Не все немки - блондинки, - ответила она, как-то неопределенно улыбнувшись, и после некоторого колебания добавила: - Отец мой - еврей. Мать - немка. Кстати, она не блондинка.

- Значит, вы еврейка?

- Да… Вы, надеюсь, не антисемит?

- Нет, что вы! У нас в Турции этого вообще нет. Просто я не думал…

- Да, я еврейка. Отец мой родом из Праги. Он принял католичество еще до моего рождения…

- Значит, вы христианка?

- Нет… Я никакой религии не исповедую!

Она замолчала. Я ни о чем ее больше не спрашивал. Мы медленно шли к окраине города. Постепенно мною стало овладевать любопытство: куда же мы направляемся? Погода, во всяком случае, не благоприятствовала загородной прогулке. Дождь продолжал накрапывать.

- Куда же мы идем? - спросила наконец сама Мария.

- Не знаю!

- Разве это вас не интересует?

- Я доверился вам… Куда хотите - туда и пойдем! Она обернулась ко мне. На бледном ее лице, словно

росинки на белом цветке, поблескивали капельки дождя.

- Какой же вы послушный! Неужели у вас нет своих стремлений и своих желаний?

- Вы же запретили мне высказывать свои желания! - напомнил я ей собственные ее слова.

Она промолчала.

- Вы говорили не всерьез? Или, может быть, уже изменили свое мнение?

- Нет! Нет! - решительно возразила она. - Я остаюсь при том же мнении…

Она снова задумалась. Мы шли вдоль высокой решетчатой ограды.

- Не зайти ли нам сюда? - замедлив шаг, предложила она.

- А что здесь?

- Ботанический сад.

- Как вам угодно…

- В таком случае давайте зайдем… Очень люблю этот парк, особенно в дождливую погоду.

В парке никого, кроме нас, не было. Мы долго бродили по усыпанным желтым песком дорожкам. Несмотря на осень, листва еще не опала. На каменистых берегах небольших прудов росли всевозможные травы и цветы. Поверхность воды устилали огромные листья. В высоких оранжереях теснились экзотические растения. Там же можно было видеть диковинные деревья с толстыми стволами и маленькими листьями.

- Это самое красивое место в Берлине, - сказала Мария. - В это время года здесь обычно почти никого, не бывает. Эти деревца, уроженцы далеких стран, навевают на меня грусть. Нелегко им жить здесь, на чужой земле, хотя их и окружают всяческими заботами. Небо над Берлином бывает ясным не более ста дней в году, а остальные двести шестьдесят пять оно затянуто тучами. Искусственные солнца не могут удовлетворить потребность этих деревьев в тепле и свете. Они не живут, а влачат жалкое существование. Ну не издевательство ли это - ради развлечения нескольких скучающих зевак перенести живой организм из родной, привычной среды в чуждые ему условия.

- Но, простите, ведь и вас тоже можно назвать зевакой.

- Да. И каждый раз, когда я прихожу сюда, мое сердце наполняется печалью…

- Зачем же вы сюда ходите?

- Сама не знаю.

Она села на мокрую скамейку. Я - рядом.