Мадонна в меховом манто

Этот рисунок заставил меня по-новому взглянуть и на самого Раифа-эфенди. Теперь я лучше стал понимать, чем объясняется его непоколебимое спокойствие, его застенчивость и даже какая-то боязнь людей. Может ли человек, видящий окружающих насквозь, с таким необыкновенным проникновением, волноваться но пустякам и сердиться на других? Сталкиваясь с полным ничтожеством, он вынужден сохранять камен-но-невозмутимый вид. Ведь мы огорчаемся, обижаемся, негодуем, только встречаясь с неожиданностью. Но ничто не может вывести из равновесия человека, который ко всему заранее готов и хорошо знает, чего ему ожидать от других.

Раиф-эфенди снова возбудил мое любопытство. То, что раньше представлялось мне в нем бесспорно ясным, теперь вызывало сомнения. Мастерство рисунка не допускало и мысли о любительстве. Такой шарж способен был нарисовать лишь человек с большим опытом, обладающий не только наблюдательностью, но и умением тонко передавать увиденное.

Отворилась дверь, и в комнату вошел Раиф-эфенди с отпечатанным текстом перевода в руках.

Захваченный врасплох, я проговорил извиняющимся тоном:

- Великолепный рисунок!

Я полагал, что Раиф-эфенди смутится или даже испугается, опасаясь разглашения его тайны. Однако ничего подобного не случилось. Он взял у меня рисунок и как ни в чем не бывало со своей обычной отчужденно-задумчивой улыбкой произнес:

- Когда-то, много лет назад, я занимался рисованием. По старой привычке и сейчас иногда - от нечего делать - мараю бумагу. Сами видите - рисую ерунду всякую.

Он смял листок и бросил его в корзину.

- Машинистки срочно отпечатали, - пробормотал он. - Наверняка есть опечатки, но все равно читать не буду, а то Хамди-бей еще больше разъярится. И будет прав. Отнесу-ка ему побыстрее.

Проводив Раифа-эфенди глазами до дверей, я задумчиво повторил несколько раз: «И будет прав. Будет прав. Будет прав!»

После этого случая я стал внимательно наблюдать за каждым шагом, за каждым незначительным движением Раифа-эфенди. Я не упускал ни одной возможности лишний раз поговорить с ним, узнать о нем что-нибудь новое. Он же как будто не замечал моего любопытства. Был любезен, но по-прежнему держался несколько отчужденно. Между нами устанавливались все более дружеские отношения, но его душа оставалась для меня закрытой. После того как я познакомился поближе с его семьей, узнал его самого в роли семьянина, мой интерес к нему еще более возрос. Но каждый мой шаг к сближению ставил передо мной все новые и новые загадки.

Для первого посещения дома Раифа-эфенди я воспользовался очередной его болезнью. Узнав, что Хамди намеревается направить ему с посыльным какой-то срочный документ для перевода, я предложил свои услуги.

- Давай я сам отнесу, заодно и проведаю больного!

- Что ж, не возражаю… Узнай, как он там. Что-то болезнь на этот раз затянулась.

И в самом деле, Раиф-эфенди не появлялся на службе целую неделю. У посыльного я выяснил, что живет Раиф-эфенди где-то в районе Исметпаша. Была середина зимы. Уже начало темнеть, когда я отправился в путь. Я брел по узким анкарским улочкам с разбитыми мостовыми. Подъемы сменялись крутыми спусками. Наконец на самом краю города я свернул в последний переулок Налево. Там, зайдя в небольшую кофейню, я уточнил, где живет Раиф-эфенди. Мне указали на двухэтажный желтый домик, одиноко стоящий среди строительных площадок, заваленных грудами камней и песка. Я знал, что Раиф-эфенди занимает нижний этаж. Я позвонил. Мне открыла девочка лет двенадцати. Узнав, что я хочу видеть отца, она скорчила гримасу и, надув губы, сказала:

- Пожалуйста, проходите!..

Обстановка дома оказалась совсем не такой, какую я себе представлял. Посреди гостиной, которая использовалась, очевидно, и как столовая, стоял раздвижной стол, в углу - массивный застекленный буфет, наполненный хрустальной посудой. Пол был устлан сивас-ским (Сивас - город в Турции, славящийся ковровым производством) ковром. Из кухни, через открытую дверь, доносились вкусные запахи. Девочка провела меня в гостиную. Все вещи здесь были красивыми и, надо полагать, довольно дорогими. Мягкие кресла с обивкой из красного бархата, низенькие кофейные столики из орехового дерева, огромная, чуть не в полкомнаты, радиола. Везде, на столиках и на спинках диванов, лежали кремовые, тончайшей работы, кружевные салфетки и накидки. На стенах висели семейные фотографии и дощечка с выведенным на ней изречением из Корана.

Через несколько минут девочка предложила мне кофе. На ее лице играла снисходительная насмешливая улыбка, означавшая, очевидно, что она никак не хочет принимать меня всерьез.