Мадонна

Мейерс намеревался доказать, что Мадонна не свидетельствует, а играет роль. Что она пришла в суд, чтобы снова сыграть ту роль клятвопреступного свидетеля, которая у нее была перед камерами режиссера Ули Идела на съемках «Body». Интересно, что бы он сказал, если бы услышал слова песни, которую Мадонна собирается записывать сразу же, как покинет скамью свидетелей? «Меня распяли… меня судили, общество объявило меня виновной». Песня, которая метит одновременно и в адвоката, и в его клиента. «Все — бедняги сумасшедшие, и их явная одержимость… и их огнестрельное оружие, заряженное вопросами».

Сейчас Мадонна должна ответить на вопрос, которого она так опасалась: «Вы можете опознать человека, которого вы обвиняете в том, что он вас преследовал и угрожал вам?» Она указывает на Роберта Девью Хоскинса пальцем, глядя ему прямо в глаза. «Почему до этого вы хотели уклониться от дачи показаний?» Худший момент уже позади, и Мадонна поворачивается к прокурорскому надзору: «Я не хотела оказаться в одном помещении с человеком, который угрожал мне смертью». Прокурор спрашивает звезду, как она себя чувствует теперь, когда все-таки оказалась здесь. «Я испытываю болезненное состояние, видя человека, который хотел меня убить».

В ходе контрдопроса Мейерс настаивает: «Вам совсем не нравится находиться в присутствии человека, которого вы обвиняете, не так ли?» Она говорит: «У меня есть ощущение, что мое присутствие может спровоцировать его к осуществлению своих фантазий». Затем прокурор просит ее более подробно рассказать о причинах ее нежелания давать показания. Она поворачивается к суду присяжных, поочередно оглядывая одного за другим, всех двенадцать человек, и говорит дрожащим голосом: «Я чувствую себя крайне взволнованной от присутствия сидящего напротив меня человека, который угрожал мне и который в некоторой степени воплотил свои фантазии». Прокурор просит ее описать встречу с Хоскинсом.

Мадонна рассказывает, что она каталась на велосипеде вокруг собственного дома, когда преследователь оказался перед ее дверью и стал звонить по внутреннему телефону. Ее личный секретарь, Каресс Хенри, ответил, что ее нет дома, но этот человек сказал, что он «пришел за мной, чтобы жениться, и если он не получит меня, то тогда он меня убьет». Как будто для того, чтобы лишний раз удостовериться, что ее жизнь действительно похожа на дешевый фильм, Мадонна вернулась домой как раз в этот драматический момент. Мейерс просит ее описать его клиента, каким она увидела его в первый раз. «У него был вид бездомного, он был грязен. Его одежда была измята. И у него было что-то безумное во взгляде». Ловкач Мейерс, пытаясь вызвать сострадание суда присяжных, немедленно ухватывается за это описание: «Вы боитесь бездомных?» Мадонна не колеблется ни секунды: «Нет, но я никогда не видела их у своего дома». Никакого сочувствия бездомным при воспоминаниях об угрозах своего преследователя. Затем, второй раз поворачиваясь к Хоскинсу, она говорит уже более твердым голосом: «Он угрожал перерезать мне горло от одного уха до другого». Телохранитель Мадонны помог ей открыть двери, спустившись вниз.

Прокурор спрашивает, как она прореагировала на эту угрозу. Она отвечает серьезным и уверенным тоном, повернувшись к присяжным: «Я опасалась за свою жизнь и не знала, что может со мной случиться». Контрдопрос Мейерса с этой точки зрения больше навредил, чем помог его клиенту. Голос Мадонны дрожит, когда она произносит: «Меня начали преследовать кошмары, мне казалось, что я вижу его у себя дома, и он ходит за мной». Затем она объявляет, что решила продать свой дом стоимостью в шесть с половиной миллионов долларов, потому что она убеждена, что вторжение Хоскинса в ее дом превратило его в «место притяжения отрицательной энергии». Труднее всего было привыкнуть к тому страху, который она начала испытывать во время любого появления на публике. Одним из самых душераздирающих моментов этого эффектного заседания был тот, когда она, еще раз повернувшись к присяжным, сказала, что чувствует себя «движущейся мишенью».