Мадрапур

В круге со всех сторон звучат теперь стоны и оханья, но, странная вещь, не слышно ни одной чётко выраженной протестующей фразы, чего можно было ожидать, например, от Блаватского или Карамана. Как будто полярный холод, который навалился на нас и душит под своим ледяным одеялом, парализовал одновременно и наши рефлексы. Продолжая трястись в жестоком ознобе, я чувствую при этом, что ко мне коварно подкрадывается сонливость. Я с нею борюсь. И ощущаю, что эти усилия вконец изнуряют меня.

– Внимание! – ревет гнусавый голос.

Он гремит всё с той же невыносимой мощностью, вибрируя и отдаваясь в голове, словно решил свести нас с ума. Даже когда он молчит, это не приносит облегчения. Подобно тем несчастным, которых подвергают пытке, мы всё время ждём нового приступа мучений, и хотя в словах голоса не прозвучало ещё в наш адрес никакой угрозы, но, когда он грохочет в ушах, всё равно сжимаешься от страха.

Ах, дело не только в уровне шума. Тут ещё и гнусавость этого голоса, и самый его тон, абсолютно,– как бы это выразиться? – абсолютно равнодушный, механический, бесчеловечный.

– Внимание! – опять вопит голос.

Следует небольшая пауза, совершенно нелепая и дурацки жестокая, ибо, прикованные к своим креслам, парализованные холодом, обезумевшие от страха, что мы ещё можем делать, кроме как с напряжённым «вниманием» ждать его дальнейших распоряжений?

– Бушуа Эмиль! – орёт гнусавый голос.

Ответа, разумеется, нет, и голос, как будто он заранее был готов к этому молчанию, продолжает на максимальной мощности звука, но не обнаруживая в своих интонациях ни малейшего беспокойства:

– Вас ждут на земле!

Круг застывает в полном безмолвии, я чувствую, как все ошарашены и какие вопросы мечутся у всех в голове. Возможно ли, чтобы Земля не знала о состоянии Бушуа,– она, которая всё видит, слышит все наши слова и, может быть, даже читает все наши мысли?

– Бушуа Эмиль! – взывает голос всё с той же одуряющей громкостью, но без всякой нетерпеливости, как будто повторение является частью некоего традиционного ритуала.

– Но он умер,– произносит робким голосом кто-то – быть может, Пако.

Пауза. На эту реплику Пако голос отвечать не будет. Я это почему-то чувствую.

– Бушуа Эмиль! – не унимается голос, мощность которого буквально расплющивает нас. И добавляет с механическим педантизмом, ни на йогу не меняя интонации и не ослабляя интенсивности: – Вас ждут на земле!

Следует новая пауза, и тогда бортпроводница, от которой я, признаться, не ожидал такой смелости, задаёт вопрос, и, что ещё более поразительно, вопрос, на который она получает ответ. Значит, вопреки моим предположениям, не всякий диалог с порога отвергается голосом.

По контрасту с децибелами, от которых лопаются барабанные перепонки, голос бортпроводницы звучит удивительно мягко, тихо и музыкально.

– У нас здесь имеется больной, это мсье Серджиус,– говорит она вежливо, но твердо.– Нельзя ли его тоже эвакуировать?

Меня трогает эта забота, но в то же время я чувствую на бортпроводницу обиду, поскольку она считает возможным расстаться со мной, даже если это делается ради моего спасения.

Вслед за её вопросом наступает длительное молчание. И как раз в ту секунду, когда я уже решил, что и этим вопросом пренебрегут, гнусавый голос ей отвечает. Сила звука теперь намного убавилась, словно это реплика a parte, и главное – совершенно переменился тон. Он уже не нейтральный, он недовольный. В нём слышится раздражение чиновника, которому указали на допущенный им промах в работе.

– Мсье Серджиус больным быть не должен,– заявляет гнусавый голос.

Эта реплика, как и манера, в которой она произнесена, повергает меня в крайнее изумление. Мог ли я предположить, что болезнь, так неожиданно свалившаяся на меня, явилась результатом чьей-то ошибки?

Ещё немного убавив громкость, гнусавый голос продолжает с явной сухостью в тоне:

– Мадемуазель, вы дадите мсье Серджиусу две таблетки онирила, одну утром, другую вечером.

Это скорее приказ, чем медицинский рецепт. Сам же рецепт должен был бы привести круг в отчаяние, если бы круг сохранил ещё способность размышлять: длительность курса лечения в нём не указана.

– Хорошо, мсье,– отвечает голосу бортпроводница.

Я никогда не слышал о лекарстве под названием «онирил», но бортпроводница, по всей видимости, знает, где его найти. После чего, как будто решив, что лирическое отступление закончилось и пора возвращаться к делам, гнусавый голос снова выпускает на волю все свои децибелы и говорит с прежней своей интонацией, механической и нейтральной:

– Бушуа Эмиль! Вас ждут на земле!

Оттого ли, что я парализован потоком ледяного ветра, врывающегося в самолёт, или просто не могу прийти в себя, узнав, что моя смертельная болезнь всего лишь «ошибка», или, наконец, оттого, что из-за неистовой силы, с какой ревёт в динамике гнусавый голос, с моими умственными способностями что-то произошло, но я не верю своим глазам, ибо вижу, как тело Бушуа оживает и его костлявые руки откидывают одеяло.