Мадрапур

Но Робби, который отдал ей во владение свою левую руку, по-прежнему не отвечает. Держа очень прямо шею и вперив в одну точку глаза, он неподвижно застыл в кресле.

– Мсье Робби,– говорит Мюрзек,– я позволю себе повторить свой вопрос. Вы заболели?

– Да нет, я вовсе не болен,– говорит Робби, не меняя своей деревянной позы, и я впервые слышу, как он, чей французский выговор всегда безупречен, произносит на немецкий манер согласные «д», «в» и «б».

Я смотрю на него, удивлённый такой оплошностью. Он возвращает мне взгляд, и его глаза, опровергая его собственное утверждение, говорят мне красноречивее всяких слов: «Да, как видишь, я тоже. Вслед за тобой. В свою очередь». И одновременно он улыбается мне обескровленными губами.

Круг прекрасно понимает этот обмен взглядами, я чувствую это по прервавшимся разговорам, по наступившей вдруг тяжёлой тишине. А я столь же прекрасно понимаю, что молчание круга имеет целью не подчеркнуть, а похоронить грозную правду, которая только что обнаружилась таким для всех очевидным и пугающим образом.

– Мадемуазель,– гнет своё, не унимаясь, Мюрзек,– я полагаю, что вам следовало бы проявить инициативу и дать мсье Робби тоже одну таблетку онирила.

– Да нет, я вовсе не болен,– повторяет Робби, снова делая ту же ошибку в произношении тех же слов.– Я не хочу принимать это лекарство.– И слабым голосом добавляет, обводя круг дерзким взглядом: – К тому же, как все могут убедиться, я нахожусь в полном здравии.

– Да нет же, мсье Робби,– говорит Мюрзек.– Не нужно нас обманывать. Вы больны.

– Ну хорошо, мадам,– говорит Робби по-прежнему слабым голосом, но с искрами в глазах.– Допустим, я в самом деле болен, но что вы можете для меня сделать?

– Молиться,– без малейшего колебания отвечает Мюрзек.

– Но это невозможно,– говорит Робби,– вы ведь уже совершили сегодня свои утренние молитвы.

– Я готова начать их снова.

– Сейчас? – вполне серьёзным тоном спрашивает Робби.

– Сейчас, если хотите.

– Я был бы вам за это в высшей степени благодарен,– говорит Робби и на последнем слове вновь запинается, произнося «б» и «д» на немецкий манер.

Мюрзек встаёт и строевым шагом направляется к кухонной занавеске. Отдернув её, она оборачивается и устремляет на Робби взгляд своих синих глаз.

– Мсье Робби, не хотите ли вы, оставаясь в своём кресле, мысленно сопровождать мои молитвы?

– Охотно, мадам,– говорит Робби.

Мюрзек исчезает за занавеской, и Робби говорит совсем уже ослабевшим голосом, и на губах у него мелькает бледное подобие улыбки:

– Я буду молиться, чтобы ваши молитвы были услышаны.

– Робби,– тоже слабым голосом говорю я,– вам нужно принять онирил. Его моральное действие бесподобно.

– Нет,– говорит он,– я обойдусь без него.

Тут Караман принимается покашливать.

– К тому же,– вмешивается он в разговор с тем неподражаемым видом, с каким он по любому поводу призывает нас прислушиваться к голосу разума,– не следует думать, что онирил панацея от всех недугов. Он не может применяться во всех без исключения случаях.

– В этом я с вами не могу согласиться,– говорит насмешливо Робби.– Онирил полностью применим ко всем случаям, какие могут возникнуть у нас на борту.

Новая пауза, и бортпроводница с мягкой решительностью говорит:

– Даже если мсье Робби согласится принимать таблетки онирила…

– Но Робби не соглашается,– вставляет Робби.

– …для меня было бы затруднительно их ему дать. Кроме той упаковки, которую я вскрыла для мистера Серджиуса и специально отложила для него,– (я благодарен ей за эту фразу, а также – но не новая ли это иллюзия? – за взгляд, которым она сопровождает её),– онирила у меня больше нет! Все остальные упаковки исчезли!

– Исчезли? – восклицает Блаватский, наклоняясь вперёд, и его живые пронзительные глаза сверкают за толстыми стёклами очков.– И когда же вы обнаружили это исчезновение?

– В ту минуту, когда я давала таблетку мистеру Серджиусу. У меня было девять упаковок. А осталась только одна – та, которую я открыла для мистера Серджиуса.

Она вынимает её из кармана своего форменного жакета. Мы ошеломленно глядим на коробочку и друг на друга.

– Если восемь упаковок онирила исчезли,– резким тоном говорит вдруг миссис Банистер,– значит, их кто-то украл.

Эта чисто феодальная бесцеремонность в подходе к проблеме, мне кажется, ошарашивает Блаватского (хотя я пока ещё не улавливаю – почему). Но Робби не даёт ему времени определить свою позицию. Слабым голосом, старательно выговаривая слова, он с очень заметным немецким акцентом обращается к бортпроводнице:

– Сколько таблеток в одной упаковке?

Бортпроводница открывает коробочку – гладкую серую коробочку без всякой надписи или аптечного ярлыка – и, высыпав содержимое себе на ладонь, вслух пересчитывает таблетки. Их восемнадцать, и, так как она дала мне одну вчера вечером и одну сегодня утром, баланс подвести несложно.

– Двадцать,– говорит она.

– Девять упаковок по двадцать штук в каждой – это составляет сто восемьдесят таблеток,– говорит Робби и углубляется в какие-то подсчёты, смысла которых, по-моему, никто не понимает.