Мадрапур

– Минутку, минутку! – тотчас говорит Блаватский, который, однажды забрав лидерство в свои руки, уже не намерен его выпускать.– Не время сейчас раздражаться! Будем действовать по порядку. Мадемуазель, когда индуска забрала у вас ключ, она открыла при вас шкаф, где были заперты паспорта и деньги?

– Нет,– устало говорит бортпроводница.

– Но, однако, вы поняли, что она это сделает, как только отправит вас обратно на место?

– Да, я об этом подумала,– говорит бортпроводница.– Иначе зачем же ей было брать ключ?

Сложив руки на коленях, она отвечает вежливо и внятно, но при этом довольно равнодушно, словно вопросы, которые ей задают, считает ненужными и пустыми.

– Значит, вернувшись на своё место, вы пришли к выводу, что индуска собирается всё заграбастать?

– Да, именно к такому выводу я пришла,– отвечает бортпроводница.

– И тем не менее вы ничего не сказали! – говорит с осуждением Блаватский.

Бортпроводница слегка пожимает плечами, затем, разведя на коленях руки, поворачивает их ладонями вверх, будто демонстрируя очевидность.

– Какая была бы польза от того, что я бы вас предупредила? Они были вооружены.

Блаватский моргает за стёклами очков.

– А после того как индус покинул самолёт, вы не подумали о том, что надо проверить содержимое шкафа?

– Нет,– отвечает бортпроводница.

– Вы нелюбопытны,– безапелляционным тоном изрекает Блаватский.

Бортпроводница безмятежно глядит на него зелёными глазами.

– Но ведь в эту минуту я уже знала, что шкаф пуст.

– Ах, вы уже знали! – восклицает Блаватский с торжествующим видом, как будто поймал её в ловушку.– И откуда же вы это знали?

– Когда индуска вышла из galley, её кожаная сумка была набита до отказа.

После небольшой паузы Блаватский говорит:

– Ну, хорошо, индусы смываются. Почему бы вам сразу было не сказать нам, что они выпотрошили стенной шкаф?

Бортпроводница довольно долго молчит, а когда решается наконец ответить, она отвечает так, что озадачивает даже меня.

– Я бы, конечно, могла вам сказать,– говорит она.– Но этим я ещё больше взволновала бы пассажиров, к тому же это было не так уж и важно.

Гул всеобщего негодования, и Христопулос кричит:

– Чего ж вам ещё надо!

– Минутку! – властным тоном восклицает Блаватский.– Мадемуазель,– продолжает он, и его глаза за толстыми стёклами мечут молнии,– это совершенно возмутительно! Деньги и паспорта собрали у нас именно вы, и за их сохранность должны отвечать также вы. А теперь вы говорите нам, что их исчезновение кажется вам «не таким уж и важным».

– Я хочу сказать, что в ту минуту было ещё кое-что, встревожившее меня гораздо сильнее.

– Что же?

Бортпроводница колеблется, затем лицо её замыкается, и она говорит решительным голосом:

– Этого я не могу вам сказать. Мне не подобает сеять панику среди пассажиров.

Опять поднимается протестующий шум, а мадам Эдмонд восклицает:

– Ах, как всё получается просто!

Блаватский поднимает руку и говорит зычным голосом:

– Мадемуазель, можете ли вы представить нам доказательства, что вы действительно получили в Париже приказ отобрать у пассажиров паспорта и наличные деньги?

– Какие же доказательства? – отвечает бортпроводница.– Эти инструкции я получила по телефону.

– То-то и оно! – победоносно говорит Блаватский.– Нет никаких доказательств, что вы действительно их получили.

Я говорю дрожащим от гнева голосом:

– Но нет никаких доказательств и того, что бортпроводница это выдумала. Напомню вам юридическую аксиому, Блаватский. Не бортпроводница должна доказывать свою невиновность, это вы должны доказать её соучастие.

– Но я никогда не утверждал…– начинает Блаватский.

– Утверждали! Это все могут подтвердить! Вам недостаточно мадам Мюрзек! Вы нашли теперь другого козла отпущения, теперь вы пытаетесь изобразить виновной бортпроводницу.

Робби улыбается.

– Серджиус прав, Блаватский, даже если у него есть особые причины защищать её невиновность. Я ещё раз вам повторю: всё это просто нелепо, вы со своим расследованием находитесь на ложном пути! А ведь есть один факт, который сводит к нулю все ваши жалкие идейки о мнимом сообщничестве бортпроводницы! Она здесь. Она не последовала за индусом. Она с нами, на том же самолёте, что и мы, и её ожидает та же судьба.

Он произносит «судьба» с выражением безропотной обречённости, чего французское слово, за редкими исключениями, обычно не передает и которое показалось бы более естественным, если бы он сказал «Schicksal» на своём родном немецком языке. Несмотря на это маленькое расхождение между интонацией и выбранным словом, его фраза производит на всех поистине замораживающее действие, даже, я думаю, на Блаватского, который, разумеется, не может не отдавать себе отчёта в шаткости своих построений.

Тогда Караман делает замечание, очень для него характерное; его не назовёшь совсем неудачным, ибо то, что он говорит, в общем-то даже и верно, но оно уводит куда-то в сторону от обсуждаемого вопроса.