Мадрапур

Тут мадам Эдмонд, дважды отмеченная званием «особа», начинает смеяться и, наклонившись к Робби, своему новому соседу, говорит ему вполголоса:

— Какая дура!

Я с удивлением отмечаю, что с Робби она уже успела помириться и они напропалую кокетничают друг с другом, будто ведут какую-то сомнительную игру. Я думаю, для обоих есть нечто успокаивающее в мысли, что они никогда не переспят друг с другом.

— Во всяком случае, — огрызается Пако, — это вас не касается. Речь идёт о моей частной жизни.

— Ваша частная жизнь, мсье, — заявляет Мюрзек напыщенным тоном, — ныне предана гласности, и вы сами должны сделать из этого необходимые выводы.

— Какие выводы? — говорит остолбеневший Пако.

— Как это «какие»? — с грозной настойчивостью продолжает гнуть своё Мюрзек, останавливая на Пако неумолимый синий взор. — Но это же очевидно! Если у вас ещё осталась хоть капля нравственного чувства, вы должны понять, что вам среди нас не место.

По салону пробегает вздох изумления, и все глаза устремляются на Мюрзек.

— Что? Что? — взрывается Пако. — Вы, наверное, спятили? Где же прикажете мне сидеть?

— В туристическом классе, — отвечает она.

— Отправляйтесь туда сами, — в ярости говорит Пако, — если моё присутствие вас стесняет!

— Конечно, стесняет, — говорит мадам Мюрзек, и её глаза сверкают синим огнём на жёлтом фоне зубов и кожи. — Я спрашиваю, кого оно не стесняет после того, что мы узнали?

— Меня, например, — на удивление небрежно цедит миссис Банистер (урождённая де Буатель), лениво глядя на мадам Мюрзек.

— My dear! — восклицает миссис Бойд, вздымая вверх руки. — You don't want to argue with that woman! She is the limit! [14]

— Вас, мадам? — говорит Мюрзек с видом королевы из классической трагедии (в довершение всего играет она фальшиво, как это часто бывает с актёрами на ролях «злодеев»: не имея перед собой подходящей «натуры», на которую можно было бы опереться, они прибегают к ложному пафосу).

Миссис Банистер довольствуется утвердительным кивком, сохраняя при этом, наподобие гимнаста во время передышки, позу полного расслабления. Мюрзек ощущает или, вернее, чует носом, какая хорошо рассчитанная сила таится за этой небрежностью, и она, несмотря на всё своё безрассудство, колеблется. Что и говорить, теперь перед нею противник неизмеримо более опасный, чем бедняга Пако.

В наступившем молчании миссис Банистер поднимает кверху свои прекрасные раскосые глаза и словно по чистой случайности опускает их на Мюрзек. Удивившись, как если бы она вдруг обнаружила на ухоженных аллеях парка в замке своего отца кучку нечистот, она улыбается. Понадобились долгие века полного социального господства, чтобы выработать улыбку де Буателей. Но результат того стоит.

Нужно сказать, что у миссис Банистер вдобавок ко всему тот тип лица, которому, кажется, самой судьбой предназначено излучать внутреннюю гордость, — глаза, как и брови, поднимаются к вискам, очень чёрные зрачки и почти монголоидного рисунка веки, унаследованные, возможно, от далёкого предка, который в поисках приключений отправился некогда на Дальний Восток. Все вместе напоминает маску японского воина и придаёт миссис Банистер ту природную надменность, которой она, опытная актриса, очень умело пользуется. Ничего общего с несколько механической гримасой Карамана, здесь всё гораздо тоньше. Улыбка презрительная, но не сама по себе, а вследствие того, что она вобрала в себя презрительность других черт лица, особенно глаз.

Под воздействием этой мимики — на что миссис Банистер, разумеется, и рассчитывала — лицо у Мюрзек резко меняется; колер его из светло-жёлтого становится темно-жёлтым. И, забыв всякую осторожность, Мюрзек пригибает голову, бьёт копытом о землю и кидается в бой.

— Вероятно, у вас имеются особые причины, — свистящим голосом начинает она, — заставляющие вас быть снисходительной к этому господину!

— Ну, конечно, имеются, — говорит миссис Банистер, поочерёдно одаривая всех очаровательной в своём простодушии улыбкой. — И вот вам главная из них: я не очень поняла, в чём же его упрекают. Я, например, не знаю, что такое «малолетки». Но вы, мадам, в этой области, несомненно, опытнее меня и, вероятно, могли бы меня просветить?

Мюрзек молчит. Как она может признать себя «в этой области» более опытной, чем её противница? Что касается мужчин правой половины круга, они тоже молчат, считая неловким в присутствии Пако (по голому черепу которого снова обильно струился пот) объяснять значение этого термина. Тем не менее миссис Банистер переводит с одного на другого свой вопрошающий капризный взгляд, заставляя при этом всех нас ощутить, с какой снисходительной благосклонностью она осыпает нас своими милостями.

Но всё напрасно. Мы по-прежнему упорно молчим, не желая подливать масла в огонь, на котором уже и так поджаривается Пако. И тогда Мандзони, приблизив губы к ушной раковине миссис Банистер (и даже, я полагаю, к ней прикоснувшись, потому что я вижу, как она, не раковина, конечно, а сама дама, вздрагивает), шепчет ей несколько слов.

— О! — говорит миссис Банистер. — Это верно?