Мадригалы

Безумно все. В безумии мосты Теряя разум, на берег стремятся Простой горизонталью или аркой, Корнями вниз болтаются кусты, Огнем нетронутым, обугленным огарком. Сны, сонно снясь, не устают присняться, Все так же ярки и пророчески-пусты. Безумен голубой хваленый цвет небес, Полеты птиц траекторально чужды Рассудочному глазу бытия, Обманчив и неумен плав буя, Вопль Ветхого завета - коемуждо Делом иль поделом, - какой-то бес Безумный и сварливый перепутал Верх-низ и право-лево. Он попутал Карачки и залетно-затхлый дух Мигреньливого, скучного поэта, Полеты птиц и перелеты мух, Наполненность и силу силуэта, Проказу сердца и безумья мету, Провозглашаемый неоднократно пух И давящий на крышку тяжкий прах, Слез теменной, невыносимый трах, Познания харонистую Лету. Безумен и извечен людской страх Перед безумным страхом исцеленья, Безумие которого привычно, Безумно, тонко, лекарски-кавычно, Безумно - и приводит к обмеленью. Странна и неестественна стена, Прямая линия ведет к шизофрении, Кривая тянет пузырем тебя наверх, Микстурой и стрелой становится зигзаг. Желт, жухл и жалок жирной правды жезл, Понятен гавчатый язык собаки, Неизбежимо трупен Высший Глаз, Верста кривая - указатель точный. Обои вечности отклеились слегка, Потужно морщится волной барашкной море, Горит картуз на воре и не воре, Случайность утомительно легка И все безумно. Так в безумии кресты Себя замкнули в вечно-хладный круг И стали наконец, у друга друг, Чванливо-символичны и пусты.

ПЬЕТА

Драгоценный карбункул Невозможно-смешна И Божью мечту, - Злой толпы суета, Я, ничтожный гомункул, И болела спина Увидел Пьету. После муки креста.

Животканная боль, Там пилатствованьем чашным Камня скорби плита, Омочена кисть, Из страданий цоколь - Гефсиманская чаща Восседала Пьета. Искупила корысть.

И опущены долу, Я от губки отпил, Прикрыты глаза, А избранник-народ, Непримятым подолом Что с горы я учил, Утерта слеза. Разевал в смехе рот.

Голова склонена, Разорвал в спешке бок Море внутренних мук, Наконечник копья. Онемела она, Закричал: Ты же бог! Скована, как в недуг. Ты ж Предвечный Судья!

И привиделось мне, Я вдруг мраморным стал, Что колени пусты. Скаменел в немоте, Некто скрылся во тьме Распростертым упал Из объятий Пьеты. На колени Пьете,

И со страхом ловил, А она, покивав, Как невидимый кат Тот остов приняла, Мне гвоздем проявил Чей пот был так кровав, На ладони стигмат. А болезнь - тяжела.

ФИНИКИЯНКА

Соделав из спины моей скрижаль, Что осенит неведомые храмы, Тебе, Иезавель, совсем не жаль Ногтей резцами высекать там шрамы. Что клинопись сия, скажи, Как не безумное кажденье сумасбродству, Пути без цели, жесткость без нужи, Весьма с жестокостью имеющая сходство. Да и к чему сейчас такое производство Кровавых и прямых наспинных рун, Кои видны будут еще так много лун? Надеюсь, не начало новой драмы Ведет во исполнение программы, Чей пункт страданием как розами увит? Молю, скорей придумай новый алфавит!

ЛОЖНЫЙ ГОРОД

Убитый эпидемиями пала, Мой город подлежит засыпке пылью, Когда, уловленный стальной акульей сетью, Рождает спешные коробленные соты. Захваченный чумой во время пира, Вдыхает глубоко он через поры, Тогда как они рыхлятся сохою, И вверх взлетает только пыль сухая, Что на ветру желтеет и мельчает И забивает рты уздой молчанья, Напоминая - может и не кляпом Закончится все, а и просто склепом. Мечтишек мелких гурт перегоняя, Не понимают камнерезы агональной Природы их, допрежде позабытой, А ныне возрожденной и зубатой, А потому возводят они чудо Заранее разверившимся чадам, Храмину - открывающей почтенно Потеки краски голубям почтовым. Мой город борется с врагами всеми шифром, Проникнуть в коий можно только шурфом, И глубь его смеряет горожанин, Кого смиреньем город обужает. Там, под землей, раскинутый для смотра, Культурный слой, чья толщина два метра. Он жёсток, постоянен и покоен, Но не как верхний град, зело покаян. Там в целости хранится древний свиток, Пылает там прекрасный дивный светоч, Но молкнет крест, верхушка перископа, И эпитафия, написанная скупо.

ГЕКАТА

В темном храме, в темном храме Слышен смутный запах крови, Неспокойно пахнет мирра, В золоченой своей раме, Черного алкая пира, Освещается Геката Тонкой свечкой восковою. Жуткого страшася воя, Испугавшись супостата, На нее глядят святые И не говорят ни слова, Избегают глаза злого Взгляды их полупустые. А она, прикрыв улыбкой Песий облик, что немеет Черно-душными ночами, Инфернальными очами Зрит загадочно и зыбко На младенца, чей синеет Бедный лик в пеленке липкой.

ЧЕРНАЯ КОБЫЛА

Шерсть шелковистую гладя, Нежно чешу за ушами. О пустыре-конокраде Грезит кобыла. За нами Стойло, сарай, и холмисто К озеру тропы сбегают. Ноты тумана-флейтиста Конскую шерсть состригают. И по блестящему крупу Долго веду я рукою, Как конвоирами, грубо Сдержан высокой травою. Да, и трава это знает, Знает и озеро: снова Явишься в сонме видений, Образ кошмара ночного!

ПЬЯНЫЙ КЛОУН

Змей светящихся пламенный ворох Повалился в пространство арены Снова стал откровеньем мой морок.