Маэстро, шедевры и безумие

То был не первый — и не последний — случай, когда Чайковского использовали как боксерский ринг. Во время их совместного нью-йоркского дебюта Горовиц оставил Томаса Бичема беспомощно барахтаться в этом же произведении, а два представителя Восточной Европы, Святослав Рихтер и Крыстиан Цимерман, обратили записывая этот концерт, Герберта фон Караяна в мокрое место. Напыщенность в музыке нередко служит поводом для личных конфликтов.

Иное дело си-бемоль мажорный концерт Брамса. Горовиц сказал об этой записи: «Я никогда не питал большой любви к этому концерту, сыграл его плохо, да и мои представления о музыке сильно расходились с представлениями Тосканини». Оба начали в темпе столь быстром, что казалось, им не избежать в третьей части нокаута, и оба отнеслись к партитуре без какого-либо милосердия. Это неповторимая запись человеческой дисгармонии и ее невозможно не ценить за упрямую несговорчивость обоих исполнителей.

13. Strauss conducts Strauss: Don Juan; Don Quixote; Ein Heldenleben;

Till Eulenspiegel; Japanische Festmusik; etс.

Berlin Philharmonic Orchestra, Staatskapelle Berlin, Bayerische Staatsorchester/Richard Strauss:

Berlin and Munich, 1927-41 [346]

Рихард Штраус был старейшим из больших композиторов, записывавших собственные произведения. Подобно Малеру, он считался одним из лучших в мире оперных дирижеров и был музыкальным директором в Берлине (1898–1918) и Вене (1919–1924). Бесстрастный на подиуме, он с презрением относился к потным, подпрыгивающим и размахивающим руками любителям. Для того, чтобы применить свою власть, ему довольно было пошевелить бровью, а поднявшийся шум он останавливал одним движением локтя. Какое-либо высокомерие в его отношении к музыке и музыкантам отсутствовало. «Будьте добры, играйте то, что написано» — так выглядел суровейший из выговоров, какие он делал музыкантам. Один из рецензентов писал: «Он говорит легким тоном и отдает распоряжения голосом столь ровным, что не сталкивается ни с возражениями, ни с ограничениями свободы его действий, — их заменяет свободный поток обмена мнениями, вопросами и ответами». Во время обеденных перерывов он играл с оркестрантами в карты, и те считали за честь проигрывать легендарному композитору свои нелегким трудом заработанные деньги.

Искусность, с которой он менял темпы, легко различается в этой записи его великих симфонических поэм — как и внезапные взрывы оркестровой мощи. Эротичность бесстыдно пронизывает и танец с лентами из «Саломеи», и «Жизнь героя». «Тиль Уленшпигель» пропитан ощущением веселья, перед которым невозможно устоять. Наверное, Штраус очень любил записываться и уж определенно любил деньги, которые за это получал. Сделанная им в 1941 году запись вальса из «Кавалера розы», произведения, доходы от которого позволили Штраусу построить дом, попросту дышит густым запахом удовлетворения собой.

Ко времени завершения этих записей, Штраус уже был политически скомпроментирован и столкнулся с немалыми бедами. Приняв поначалу культурный пост в правительстве нацистов, он был затем пойман на антигитлеровских высказываниях, которые позволил себе в письме к своему прежнему либреттисту Стефану Цвейгу. Дочь его сына была еврейкой, ее мать отправили в лагерь, да и внуков Штрауса могли схватить в любую минуту. Под этими собиравшимися над его головой тучами Штраус в 1941 году сочинил политическое подношение и продирижировал им — то было праздничное, посвященное 2600-летию японской монархии сочинение, насыщенное погруженными в густое варево сентиментальности эрзац-ориентализмами. Исполнение его оказалось таким же искусным — и историческим — как и исполнение других произведений. Но, что бы ни привносил Штраус в музыку, лицо его ни малейших эмоций не выдавало.

14. Blow the Wind Southerly

Kathleen Ferrier

Decca: London (West Hampstead studios), 10–11 February 1949 [347]

Недолгая слава, осенившая Ферриер, не имеет себе равных в музыкальном мире. Лишенная красоты, блеска и сексуальной привлекательности, она пробуждала в своих бесчисленных поклонниках неистовый пыл. Совершенная англичанка по стилю и этике, она очаровала Бруно Вальтера как лучшая из исполнительниц Малера, и он сделал с ней и с Венским филармоническим мощную запись «Песни о земле». Ее поздний Брамс отличается неземной красотой, ее Бриттен — стоическим величием (впрочем, она оказалась далеко не достоверной жертвой в первом исполнении его «Поругания Лукреции»). По окраске голос ее был викторианским контральто, принадлежавшим к другому времени, что и составляло, вероятно, главную его привлекательность.