Мафия

Она делает несколько танцевальных па, подпевая вместо аккомпанемента.

Расслабленно падает на диван, смеется.

— Мне хорошо. Давай познакомимся.

Коваль встряхивает ее за плечи:

— Ника! Ты узнаешь меня? Ника!

Сознание ее на миг немного проясняется.

— Д-а… Здравствуй.

— Ты понимаешь, что ты сделала? Ты же станешь ходячим трупом! И я должен это видеть?

Но она уже снова во власти дурмана.

— Нет, он не придет. Я красивая кукла Ника.

Возбуждение постепенно покидает ее.

— Это его подарки… Я все выкину… — бормочет она, растягиваясь на диване.

Если бы Коваль умел плакать — он бы плакал. Но он только говорит через силу:

— Ты для меня была… в этом грязном мире… ты одна.

— Я всегда одна, — сонно доносится с дивана.

Коваль долго молчит.

Наконец, стоя над Вероникой, подводит итог:

— Тебя больше нет. Это не ты. Та спит беспробудно.

И он уходит.

Наутро он сажает Веронику в машину. О вчерашнем ни слова. Она слегка тревожится, но старается это скрыть.

— Куда мы едем?

— Я хочу представить тебя маме.

Веронике странно, о матери Коваля никогда не было речи.

Машина трогается, вторая — в некотором отдалении.

— Ты вчера не был? Я так спала, ничего не слышала.

Это проверка, она не уверена, что все помнит.

— Я был занят.

— А где живет твоя мама?

Коваль молчит. То, что они подъезжают к кладбищу, тоже странно, но, привыкнув подчиняться Ковалю, девушка покорно идет рядом.

У могилы матери Ардабьева Коваль задерживается и, поколебавшись, кладет на нее одну из трех гвоздик, которые несет.

К своей матери приходит с двумя цветками, заменяет ими прежний почерневший букетик.

— Мама, прости, одну твою гвоздику я отдал другой матери. Я чувствую, с ее сыном что-то неладно… А это Ника. Вероника. Я привез ее с твоей родины. Из Касимова. Она похожа на тебя. Как чистый родничок… Но ты все знаешь. Придется расстаться.

Вероника все поглядывает то на него, то на памятник: ей то ли смеяться впору, то ли плакать. Но не решается прервать медленный монолог Коваля.

— Я теперь долго не приду. Ты поймешь…

Коваль делает шаг назад, надевает шляпу.

У ворот Вероника нарушает молчание:

— Странно… но здесь красиво…

— Помолчим до дома, — останавливает ее Коваль.

…Туалет дискотеки.

Тот же торговец снабжает роящихся возле кабинки юных наркоманов.

Появляются и те трое в одинаковых курточках, напоровшиеся у мостика на Коваля.

— Здорово, Боря! Нам этого — вж-ж-ж, — и спрашивающий изображает пальцем винтовое движение вверх, дескать, вздернуться.

— Чтоб сказку сделать былью, — добавляет второй.

— Кончилось. Сегодня только полегче.

— Ну давай полегче. А завтра будет?

— Будет.

— Сытный стал харч. У фирмачей тянешь?

— Нет, свои научились гнать.

Долго неподвижно сидит Коваль в квартире Вероники около кровати. Затем поднимает подушку в изголовье — под ней застывшее лицо девушки.

Вероника мертва.

Рука Коваля поправляет ей волосы, закрывает глаза.

И удаляются его грузные шаги.

Коваль выходит из дома. Разжимает ладонь — ключ с брелком от двери падает в грязную лужу.

Один из «псов» в машине, другой прохаживается.

Коваль показывает, что хочет сесть за руль, телохранитель освобождает место. Оба, как обычно, намерены усесться сзади. Но Коваль рвет с места, заставляет их отпрыгнуть, разворачивается на скорости и уезжает.

…Едет где-то за городом. Темнеет. Он сворачивает на боковую дорогу, ставит машину на обочину. Кладет голову на скрещенные на руле руки и, как нередко бывает с человеком после страшного потрясения, засыпает.

Размахивая игрушечным пистолетом, к Хомутовой вбегает сын:

— Ма, го-ти, го-ти!

— Какие гости, тебе уже спать пора, маленький мой.

— Го-ти!

И тут она слышит посторонний звук, круто оборачивается.

В дверях милиция: Томин, Сажин и несколько офицеров.

Хомутова застывает.

Каким-то чутьем больной ребенок улавливает состояние матери и, защищая ее, нацеливает на пришельцев свое оружие:

— Бах! Бах! Бах!

Коваль просыпается в том же положении, как уснул — на руле.

Непонимающе осматривается, трет затекшую шею. Почему он здесь?

Задним ходом выбирается на большак.

У сельской водопроводной колонки тормозит. Опускает узел галстука, обливает ледяной водой небритое лицо.

…Он подъезжает к дому Вероники, как-то косо и неловко ставит машину боком на тротуар.

Поднимается к квартире. Ищет по карманам выброшенный ключ. Не находит, звонит в дверь. Ждет, прислушивается. Снова звонит. Бормочет: «Где Ника?» Опять безуспешно ищет ключ.

Пожимает плечами, садится на ступеньку…

Поднялся, позвонил последний раз. Пошел вниз. Моторика у него какая-то сорванная.

Он удаляется от подъезда, даже не взглянув на оставленную машину.

…Устало идет по набережной. Вот и любимый островок, где течет своя обособленная жизнь. Дым из трубы. Лает собака.

И вдруг, как оглушающий внутренний удар, — воспоминание, что случилось. В глазах огромная боль. Она растет, делается непереносимой, и в миг, когда он, кажется, закричит, из-за спины раздаются паскудные голоса:

— Здорово, генерал!

— Один сегодня?

С той же болью в глазах, весь в ней, Коваль автоматически поворачивается на голоса.

Три ножа нацелены на него. Те самые парни, которых он здесь проучил.

— Хочешь умереть стоя или на коленях?