Мафиози из гарема

Увы, немного дней нам здесь побыть дано,
Прожить их без любви и без вина — грешно,
Не стоит размышлять, мир этот стар иль молод:
Коль суждено уйти — не все ли нам равно?

— Что-о?! — многообещающе протянула Варвара, упирая руки в бока.

— Это не я, это Хайям, — мигом стушевался Гвидонов.

— Нечего тыкать мне в нос стишки этого пьяницы и развратника!

— Успокойся, Варенька, — поспешил вмешаться Птенчиков. — Слова Хайяма нельзя воспринимать буквально. Не забывай, что он был суфием!

— Ну и что?

— Суфийские братства веками развивали мистическую традицию ислама, предназначенную отнюдь не для каждого. Неудивительно, что суфии выработали свой язык, в котором общепринятые слова наполнены совершенно иным смыслом, непонятным для непосвященных. Если суфий говорит о любви — то это любовь к Аллаху…

— А при чем тут вино?

— Это один из четырех символов, соответствующих четырем формам познания. Первая форма, доступная каждому, — восприятие явлений окружающего мира с помощью разума и пяти органов чувств; символом ее является вода. Вторая — интуитивное познание, без которого немыслимо искусство. Символом второй формы служит молоко, жидкость более питательная. Третий вид познания — опыт пророков и духовных наставников, выраженный в созданных ими учениях; третьим символом называют мед. И наконец четвертая форма — прямое переживание высшей реальности, недоступной ни для органов чувств, ни для интуиции. Божественное озарение, обретение истины, достижение состояния мистического экстаза. И символом этой формы познания служит вино, разрушающее границы человеческого «я».

— Подумать только, — покачала головой Варвара. — Дорогой, так чем ты все-таки предполагаешь заняться в Стамбуле: разыскать Антипова или достичь состояния мистического экстаза?

Егор уже расправил плечи, готовясь ответить достойно, но учитель поспешил переключить разговор на другое:

— Кстати, если вам интересно — я придумал, куда можно деть верблюжье седло. Мы отправим его Мамонову!

Гвидонов едва не поперхнулся от неожиданности, мигом забыв заготовленную речь:

— Что вы, Аркадий сюда не поместится.

— Разве он увлекается ездой на верблюдах? — заинтересовалась Сыроежкина.

— И этих людей называют моими помощниками! Аркадий отнесет его в музей Института, положит на полку и снабдит ярлычком.

— Гениально! — хором признали ученики мэтра по неразрешимым вопросам.

Словом, седло улетело вслед за отчетом о недавних событиях. Егора вновь оставили на посту — караулить Антипова и общаться с ИИИ по поводу опрометчивого обещания, данного Ксюхе, а Варя с учителем отправились по делам милосердия. Сыроежкина хотела проведать перед сном своих малолетних пациентов, Иван же планировал передать жене незадачливого кулинара всю наличность, вырученную от продажи три-нуль-персператора, чтобы та могла погасить его долг и вызволить беднягу из зиндана.

«Tevekkeltu-alallah» — «Мы полагаемся на волю Аллаха»… Геометрический узор квадратными изразцами светло-бирюзового и белого цветов, выложенный мозаикой на панели, венчающей дверной проем. В качестве фона для надписи — голубые изразцы с узором, напоминающим звезды. Высокий человек в костюме художника с одобрением разглядывал стены павильона. Его взгляд скользил по разноцветным плиткам самых разнообразных форм.

— Молодцы, ребята, не зря я столько провозился с ними, когда был здесь прошлый раз, — бормотал он себе под нос. — Освоили темно-синий, голубой, белый, зеленый… — Художник провел рукой по бордюру с цветочным орнаментом, опоясывающему аркаду. — Теперь надо бы поработать над безупречностью глазури, научить мастеров, как добавить рисунку рельефности. И обязательно ввести в цветовую гамму красный! Он придаст отделке помещений яркость и жизнерадостность. Я объясню им технологию изготовления: от ярко-алого до кораллового…

Он вновь коснулся гладкой прохлады стены.

— Жаль, что такое искусство со временем неминуемо угаснет. Кажется, в первой половине восемнадцатого века…

Вздохнув, человек в костюме художника заставил себя оторваться от созерцания изразцов и покинуть павильон. Пройдя по узкому коридору, он отворил низкую дверцу и оказался в небольшом, довольно уютном помещении, выделенном ему для труда и проживания милостью сиятельного султана, Абдул-Надула Великолепного, пришедшего в восторг от продемонстрированных гостем миниатюр.

В глубокой задумчивости художник пересек комнату и остановился у окна. Тесный внутренний дворик был погружен в ночную тьму, и лишь покрытые позолотой купола протянувшейся напротив длинной сводчатой галереи подсвечивались установленными в них фонарями. Где-то там, в темноте, терялась высокая ограда, спускающаяся к самому Босфору.