Мафиози

- Ты шутишь, бамбино мио?... Если хочешь знать, я почитаю в его лице лишь смерть, которая обеспечит безопасную жизнь для тебя... Пришло время, чтобы страшный кошмар над нами рассеялся. Всю жизнь я держал тебя одетым в маскировочные лохмотья ложного происхождения, чтобы уберечь тебя от бойни! Один лишь бог знает, как плакала моя душа, когда я лишал нас обоих наиболее святых дарованных природой прав.

- Не начинай опять плакать, старик, - нежно пожурил его закамуфлированный сын. - Теперь кончаются наши мучения.

- Да... Как только он разделается с Марио и официальный траур пройдет, я тебя усыновлю. Дело покажется всем естественным. Кому еще я бы мог сделать такое благодеяние, как не сыну-сироте моего самого любимого друга? Эх, кто бы знал, что за мерзавец был Риакони и каким образом я его подставил банде противника, которая его четвертовала...

- Сколько лет я ощущал его имя, как холодную змеиную кожу на себе...

- Скоро ты будешь называться Паганини... Мечта твоей матери наконец-то осуществится...

Паганини просунул руку и погладил медальон, который висел на шее у его сына. Каждый раз, встречаясь с ним, он делал так - это напоминало беспрестанное обновление какой-то священной клятвы. Если бы не темнота, он даже открыл бы медальон, чтобы увидеть фотографию молодой, прекрасной женщины, улыбавшейся из прошлого. Это была Валентина, большая и единственная его любовь. Его всегда очаровывала ее внешность, как живая роза, в то время как столь много других связей - даже с двумя законными женами - остались в его памяти бесформенной кучей навоза. Она была замужем за этим Риакони, когда он в первый раз с ней познакомился. Затем тот куда-то делся на полтора года, а когда вернулся, узнал, что его жена уже заимела ребенка от Игнацио Паганини. Пытал ее ножом целую ночь, чтобы призналась, у кого из родственников укрыла ребенка, был готов пойти и убить его. Она не сказала ни слова, пока душа не покинула ее... Сатанинское отмщение Паганини было достойно будущего падроне. Он открыл убежище Риакони чужой банде, а когда его прикончили, взял сироту под свое покровительство.

- Давай, иди теперь туда, чтобы они не заподозрили, - сказал Валентино начальственным тоном избалованного ребенка.

- Он думает, я тебя ругаю, бамбино мио, - ответил с заботливой уступчивостью Паганини. - Моя задержка оправданна. Давай еще немного поговорим... Я целую неделю тебя не видел...

- Ты меня увидишь сейчас в зале, куда я вновь войду...

- Вновь войдешь?

- Предполагается, что я немного неуравновешен и безрассуден... Мне стукнуло в голову вновь прийти - я и пришел...

- Делай что захочешь, сын мой. Тебе лучше знать, - сказал Паганини с той же уступчивостью. - Я скажу швейцару, чтобы тебя пропустили. Без скандалов на этот раз. Не стоит переигрывать...

Отец ушел, а Валентино, подождав некоторое время, отправился кутить. Трагикомическая тайна подходила к концу. Вскоре он сбросит маску ничтожества. Почему бы не поиграть еще немного с людишками, которые не подозревают, кто за ней скрывается?

Он смешался с толпой в ребяческом настроении принца, переодетого в нищего. Он с детства любил эту игру: ему доставляло удовольствие с внутренним сатраповым высокомерием бичевать ничего не подозревающих людишек как раз в то время, когда они бичевали его своим презрением. Жгучая пустыня садизма, засеянная мазохическими кактусами, была той аномальной почвой, куда все время соскальзывала его душа, подлая, как змея, замаскированная, как хамелеон. С такими чертами и соответствующей одаренностью, приспособленной к дьявольским целям, можно стать сатрапом, тираном, Нероном, Гитлером - безразлично...

Валентино должен стать падроне! Судьба поставила свою печать привилегированности окровавленными руками его убитой матери, которая пожелала ему счастья, и проклятиями мясника Риакони, который искал его злой погибели. Он буквально родился под созвездием преступности и до сих пор сознательно шагал под ним. Он был мафиози по рождению и воспитанию - тайная гордость и неисчерпаемый резерв Игнацио Паганини...

Он сидел благоразумный, незаметный и незначительный. В баре парадный настрой аудитории рассеялся, как только кончились речи и тосты за столами. Боковая танцплощадка наполнялась парами. В какой-то момент Валентино увидел Клаудиа и почувствовал вкус сладостного поражения в душе, когда подумал, что вернулся в зал лишь ради нее - он не мог уехать, не повидавшись. Теперь она танцевала с сенатором-демократом от Нью-Джерси, который в это мгновение перечеркнул все либеральные завоевания двух веков и глядел на нее порабощенно - как средневековый крепостной на свою хозяйку из замка.

Когда танец прекратился, Клаудиа осталась на какое-то время на краю танцплощадки, разговаривая с сенатором и его компанией, а затем подошла к столу, где ее ожидал Марио. Тут Валентино перерезал ей путь.

- Хэлло, Долли, - прошипел он со змеиной приторностью.