Мафтей: книга, написанная сухим пером

«Мой отец говорил, что деревья слышат, — восторженно рассказывала она. — И играл им на пищалке из бузины. Знал, какие ноты брать, сему научил его старый пастух из Менчила. Когда играл в нашем саду, то привои за лето вырастали на пять вершков выше, чем в соседском. Не веришь? Ты под этими деревьями сидишь — нигде в округе нет таких яблок…» Еще к тому же деревья мстят. Отец знал и это. Запрещал мне пасти коз возле молодых акаций. Когда те чуют опасность, то пускают яд в лист — и козы быстро дохнут. Наши не сдохли… Я недоверчиво смеялась, когда он рассказывал те причуды. Он и сам смеялся. Один раз, помню, сидели мы с ним на краю огорода, под жердью, густо оплетенной горохом. По проселку шли козы, стали тянуться к лакомым стручкам. «Сейчас прилетят осы», — сказал неожиданно отец. Так и случилось: неизвестно откуда взялись осы с шершнями, набросились на коз. «Что это было?» — спрашиваю удивленно. «А ты чувствуешь запах?» — говорит мой нянь. Я наклонилась: пахнет ясноткой, растущей на лугах. Оказывается, эта мудрая зеленина выпустила запахи, чтобы привлечь насекомых и защититься…»

«Яснотка, — повторил я. — Латиняне называли ее lavandula. Знаешь, это ведь единственное зелье, что развеивает недовольство собой?»

«Ой, тогда оно не для меня», — отрезала как-то слишком раздражительно.

«Тогда для тебя — медянка, narcissus, цветочек для тех, кто склонен любоваться собой».

«Не говори глупости! Любоваться мной надобно тебе».

«Боюсь, милая, что я, кроме этого, ничем больше не занимаюсь».

«Что же ты во мне такого видишь?»

«Божественную красоту».

«А еще?»

«Сообразительный ум».

«Это правда, — радостно согласилась она. — Я живу своим умом. Не так, как тот, кто с чужого воза берет и на свой кладет».

«Для телеги мудрости, умница, пригодится и чужое».

«Это для вас, читателей. А я знаю такое, чем в ваших книгах и не пахнет».

«Ого, и что же это?» — поощрил ее к признанию.

«Знаю, как человека в мир принять и как проводить достойно… Беременная женщина не должна стричься, потому что «сострижет» раньше времени завязь. Не должна ни вязать, ни шить, так как плод запутается в пуповине, а на ребенке родимое пятно будет. И лезть через плетень не следует — душа рожденного перелетит. Будешь сморкаться в угол — родится косоглазое… Знаю, что роды пройдут легко, если на беременную вылить из-за угла ледяную воду и, когда спит, штрыкать ее острой палочкой. А когда родится дитя, надобно завернуть его в старые дедовы лохмотья. Сорок дней никому не показывать. А после шесть лет не стричь и одевать так, чтобы не видно было, какого пола. Вшей у ребенка бояться не стоит, потому как это признак здоровья и ума. Не имеющего вшей скоро смерть заберет… Но выхватить больного из ее драбачек[285] еще возможно. Надобно в полночь, как прочитают псалтырь над умершим, коснуться его и прочитать заговор: «Месяц новый, пан молодой! Проверь мертвеца, не болят ли у него голова, руки, ноги, чресла… Ежели не болят, то чтобы и у крещеного Ивана не болели…»

«Мой отец говорил, что деревья слышат, — восторженно рассказывала она… — Еще к тому же деревья мстят. Отец знал и это. Запрещал мне пасти коз возле молодых акаций. Когда те чуют опасность, то пускают яд в лист — и козы быстро дохнут… По проселку шли козы, стали тянуться к лакомым струйкам. “Сейчас прилетят осы”, — сказал неожиданно отец. Так и случилось: неизвестно откуда взялись осы с шершнями, набросились на коз…» (стр. 283).

Я слушал, как громом прибитый. Заговор был долгим, я ухватил лишь это, пораженный звучанием. Это был чужой голос. Голос, который умолял, призывал, угождал и угрожал. При этом дрожал и звенел, как струна кленовой лютни. Казалось, даже месяц притих над Руной, насторожил свой холодный глаз. Ружена стояла, застыв с поднятыми руками, ладонями к лицу. Сквозь пальцы глаза мерцали таким же блеском, как и серебряные кольца на запястьях. Отлитые из княжеского блюда, добытого мной со дна Латорицы. Браслеты выковал мукачевский ювелир Тот. На одном был выбит веночек из цветов, на другом — птичий клин. Я выслушал ее и с трудом выдавил из себя несколько слов:

«Ты смертью смерть отгоняешь. Мертвечиной лечишь живое?»

«Да где там, — встрепенулась она. — Кому как. Вот пришла вчера тетка с больным зубом. Я научила ее растереть курячку[286] с глиной, набить в дырку зуба и залепить смолой из вишневого дерева. А кедь не поможет, приложить к деснам лягушку. Жаба помогает при болях. Ты не знал?.. Бывает, что гнилой зуб и так не угомонится, тогда надо капать соленый щавель, пока его не выест…»

«А заодно щавель и внутренности выест», — сказал я.