Помимо того что место службы располагалось неудобно и далеко от центра, Пауло чувствовал себя неуютно еще и потому, что занимал должность, находившуюся в эпицентре постоянного землетрясения, порождаемого острым соперничеством, борьбой за место под солнцем, состязанием честолюбий и тем, что называется «подсиживанием». Поле борьбы, в которой личность попирается, а удары по большей части наносятся в спину, — едва ли подходящее место для человека, чью душу постоянно томят страхи и параноидальные мании. Если ему казалось, что какой-нибудь местный громовержец недостаточно любезно раскланялся с ним в лифте, Пауло тут же видел в том угрозу своему пребыванию в должности. Если приглашали на какой-нибудь спектакль, шоу или презентацию, это гарантированно влекло за собой несколько дней бессонницы и десяток слезливых страниц в дневнике. Если не вызывали на совещание, это приводило к сильнейшему припадку астмы. Тревога и неуверенность в себе достигали крайних пределов. Если какой-нибудь музыкальный продюсер не связывался с ним напрямую, Пауло становился нетрудоспособным — настолько это выбивало его из колеи. Когда же несколько признаков того, что его преследуют или что им пренебрегают, складывались, как ему казалось, в систему, он, попросту говоря, впадал в ступор:
Сегодня я совсем никуда не гожусь, паранойя доконала. Мне кажется — меня никто не любит, и каждый так и норовит подстроить мне какую-нибудь пакость. Еще кажется — ко мне не так прислушиваются, как прежде.
А настроение такое из-за того, что меня практически выставили с утреннего совещания… Из носу течет; может, у моего гриппа — психологическая подоплека? Андре Мидани, президент компании, входит в зал, но ко мне не обращается; у моего партнера — отвратительное настроение, и мне кажется, что и то и другое — звенья заговора. В газетной колонке мое имя даже не упомянули, хотя и следовало.
И вдобавок ко всему (отчего моя паранойя разыгралась не на шутку, а тревога стала буквально подступать к горлу) обнаружилось, что меня не пригласили на презентацию книги Нелсона Мотты. Он всегда меня сторонился, да и мне почти никогда не удавалось скрыть своей к нему неприязни.
Мне вообще иногда кажется, что люди терпят меня лишь потому, что я друг Менескала… И так от этого муторно и гадко на душе…
А сфера его деятельности в корпорации, где он исполнял одновременно функции и музыкального редактора и креативного директора, тоже была для него постоянным источником непреодолимых страхов. По должности ему часто приходилось писать длиннейшие доклады руководству компании, давая подробные отчеты, делая нелицеприятные критические обзоры, посвященные виднейшим музыкантам, связанным с корпорацией контрактами, а иными словами — оценивать своих коллег. И хотя доступ к этим материалам получал строго ограниченный круг лиц — Мидани, Менескал, Армандо Питтильяни и еще один-два высокопоставленных руководителя, — Пауло леденел от страха при мысли о том, что его аналитические разборы могут попасться на глаза тем, кому они посвящены. Страх все возрастал и усиливался, ведь сам этот «жанр» предусматривает известную скупость на похвалу и серьезный разбор недостатков. Сколь ни велик был стресс, Пауло проявил себя более чем добросовестным сотрудником, а энтузиазм, с которым он работал, нередко заставлял его засиживаться за отчетами до глубокой ночи. Служба в «Филипс» была одной из опор той «треноги», на которой в шатком равновесии зиждилось его эмоциональное равновесие. Второй было супружество, а третьей — йога, последнее увлечение, покорившее и душу, и тело. Когда же становилось совсем невыносимо, он обращался к помощи психиатра Бенжамина Гомеса, и тот приводил его в порядок лошадиными дозами антидепрессантов.