Маг – хранитель Слова

– На русском, – поспешил добавить Квентин. – На каком же ещё?

Он уже успел оглядеться по сторонам и понял, что Кантовьехо чудесным образом исчез. Ни улиц и зданий Нового города, ни крепостной стены, окружающей Старый город, которая всегда нависала над головами. Всё как будто корова языком слизала. Ровное поле, грязное и буроватое в предзимье. Кое-где торчат сухие стебли сорной травы. Судя по толщине и колючкам, могучий репейник. Вдалеке чернел безлистный лесок. Даже не лесок, а рощица – редкая, как шевелюра старого графа фон Роге-Шёнау. Справа и слева какие-то развалины. Скорее всего, деревенские дома, разрушенные той же силой, что завалила вход в их убежище битым камнем. Размеры кучи, которые спасители откинули в сторону, де Грие тоже успел оценить.

– Вы откуда такие смешные? – продолжал допрос хрипатый.

Он сдвинул зелёную шапочку на темя, открыв выпуклый лоб. Из-под кустистых бровей внимательно смотрели серые, прищуренные глаза. Портрет дополняли небольшие усы.

– А мы… это… – пробормотал Квентин. – Не помним мы… это… Оттуда…

– Да успокойся, Шагал, – улыбаясь, воскликнул ещё один военный. Невысокий, плечистый, в отличие от товарищей повязавший голову зелёным платком. – Ты же видишь – контуженные они оба. «Градина»[13] прилетела, а в погребе резонанс круче, чем в его гитаре.

Он кивнул на лютню Ансельма. Только сейчас Квентин увидел, что инструмент его друга преобразился. Корпус стал похож на скрипичный, только больше в несколько раз. Шесть струн отсвечивали металлом. Изменилась и одежда господина де Турье. Теперь вместо шоссов на нём были синие брюки с белесыми потёртостями. Сапоги сменились белыми башмаками на шнуровке, а камзол – серой свободной курткой с отложным воротником и накладными карманами. Квентин перевёл удивлённый взгляд на себя. Что-то похожее, только его куртка, похожего покроя, была бархатной, брюки чёрными, а башмаки блестящими, хотя и припорошенными пылью. Он потрогал шею… Ну, хоть тут, хвала Господу, ничего нового – шёлковый шейный платок, повязанный свободным узлом.

Ансельм тоже рассматривал себя, не скрывая недоумённого выражения лица. Больше всего он, конечно, переживал за любимую лютню. Всё-таки родной и годами проверенный музыкальный инструмент… А вместо него что-то странное.

Увидев их растерянность, военные заулыбались, но потом пожалели поэтов.

– Нечего тут стоять, – сказал тот, кого назвали Шагалом. – Того и гляди, укры опять накроют. Пойдёмте в блиндаж.

– А они точно наши? – вмешался худощавый, смуглый и кудрявый воин. – Не было тут артистов.

– Как это не было? – возмутился четвёртый, точнее, четвёртая. Только по голосу Квентин понял, что перед ними женщина в военной одежде. – Я слышала, в Новотарасовку из филармонии приезжали.

– Так и знал, что они из фиралмонии! – воскликнул тот, чтобы был в платке.

– Где Новотарасовка, а где мы стоим? – не сдавался кудрявый.

– Что ж ты, Пушкин, подозрительный такой? – нахмурилась женщина. – Были в Новотарасовке. Это точно – точнее не бывает. Сам директор филармонии… Сам Сан Саныч Двойницкий группу привозил. Пел ещё «Что ты знаешь о солнце, если в шахте ты не был…»

– Я всё знаю, я двенадцать лет ГРОЗом[14] отпахал, – твёрдо заявил Пушкин.

– Не о тебе речь. Это песня такая.

– Знаю, не дурак.

– Вот и помолчи, если умный…

– Кончайте болтать, – резко бросил Шагал, оглядываясь по сторонам. – Быстро в укрытие. И вы, артисты, тоже!

Они побежали. Впереди пятеро военных, возглавляемые Пушкиным. Потом Квентин с Ансельмом. Замыкал колонну Шагал.

– Под ноги смотреть, артисты! – покрикивал он. – Ступайте в след моих пацанов!

Кого он имел в виду, Квентин не понял, но на всякий случай старался наступать на рифлёный отпечаток подошвы бегущего перед ним.

Укрытие обнаружилось шагов через пятьсот. Приземистый дом со стенами, обложенными мешками с землёй, а сверху накрытый сеткой с нашитыми зелёными и бурыми лоскутами. Маленький отряд нырнул внутрь. Там оказалось на удивление уютно. жарко натопленная печь исходила теплом. Вдоль стен стояли деревянные настилы с матрасами и одеялами. В котле, стоявшем на печке, булькало варево, испуская аромат, от которого рот Квентина наполнился слюной.

– Садитесь, артисты! – махнул рукой Шагал. И скомандовал. – Ворон, Шахтёр и Узбек – в охранение! Остальным отдыхать.

Сам, пододвинув ногой деревянный ящик, уселся напротив Ансельма и Квентина.

– Меня почему Шагалом зовут? Ни в жизнь не догадаетесь. Я до войны художником был. На бульваре Пушкина картины продавал…

– У него свой бульвар? – покосился Ансельм на смуглого.

– Вот чудаки! – расхохотался командир. – Нет, вас точно контузило не по-детски! Слышь, Кошка! Что ты там говорила про артистов?

Женщина в военной форме, уже пододвинувшая к себе большую зелёную сумку с красным крестом в белом кружке на боку, подняла голову.

– Да то и говорила. Сан Саныч артистов привозил. Сам пел. С ним певцы приехали, тоже пели. Я слышала, один из них как раз с гитарой был.

– Так чего ж они их бросили?

– Откудова мне знать? Может, и не бросили.

– А что?

– Ну, может их артой накрыли? Всех в клочья, а эти двое выжили.