Маг-целитель

— Ничего не поделаешь, — притворно вздохнула нимфа и жестом отослала фавна прочь. — Ступай, ступай отсюда, испорченный малыш!

— Вот те раз! — огорчился фавн и умоляюще поглядел на меня. — Не поможешь, а, чародей?

— Может, и помогу, — ответил я.

Опустел садочек,
Опустел садочек,
В нем один бурьян,
С той поры как дерзкий
Хулиган премерзкий
Тут сорвал тимьян.

— Что за чепуху ты порешь? — возмутилась Тимея, не понимая смысла куплета, но фавн уже поднес к губам флейту и заиграл.

Полилась удивительно приятная, печальная мелодия, полная страсти, так несвойственной возрасту фавна. Казалось, флейта выговаривает слова, рассказывает историю о неудовлетворенном чувстве, о неразделенной любви.

Тимея изумленно уставилась на юного фавна.

Фавн покачивался из стороны в сторону, а потом задвигал копытцами, начав медленный танец.

Тимея как завороженная следила за ним взглядом. Печаль совершенно покинула ее лицо, и она тоже начала покачиваться в такт мелодии.

Я протянул руку и ухватился за один из трех столбов, на которые опирались своды беседки. Музыка наполняла меня, проникала в тело и вызывала в нем жгучую боль.

А Тимея раскачивалась все сильнее. Вот и она стала переставлять ноги с места на место, подхватив танец фавна. В музыке послышался трепет надежды — движения фавна стали более откровенными. Тимея вторила ему — она все шире раскачивала бедрами, тело ее извивалось, веки отяжелели, на губах заиграла понимающая улыбка...

Кто-то застонал у меня за спиной. Я узнал голос Фриссона.

Танцующая парочка сблизилась. Они извивались и качались, приближались друг к другу и отступали. Резко запахло мускусом. Танцоры двигались в унисон — казалось, будто бы двумя телами управляет единый разум.

Краешком глаза я видел Фриссона. Глаза поэта, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Еще мгновение — и он потеряет рассудок.

Тимея коснулась брошки, скреплявшей ее платьице на груди.

— Пора идти. — Я решительно схватил Фриссона за руку и потянул, но он будто корнями врос в землю. — Жильбер! — крикнул я. — Помоги мне!

Сквайр встряхнулся, очнувшись от транса. Он покраснел, кивнул и схватил Фриссона за другую руку.

— Поднимай! — распорядился я, и мы вместе поволокли окаменевшего поэта к выходу.

В глотке у Фриссона родился отчаянный вопль, добрался до губ и вырвалось:

— Не-е-е-е-е-е-т!

— Шагай давай! — прошипел я сквозь стиснутые зубы.

— Нимфа, задержи меня! — умолял Фриссон. — Унизь меня, истерзай меня, как хочешь, только оставь меня здесь!

Нимфа даже не посмотрела в его сторону. Она не сводила глаз с фавна. Лицо ее разгорелось, пальцы теребили брошку.

— Прощай, прелестная нимфа, — пробормотал монах и выскользнул из беседки.

Фриссона мы тащили волоком, а он стонал и упирался, пытаясь вырваться. Жильбер держался молодцом — он и не думал оглядываться.

Но это означало, что я уходил спиной к выходу и все видел. И я увидел, как упало платье, как блеснула жемчужно-розовая кожа, а потом блеск утреннего солнца затмил все вокруг. Мы потащили Фриссона подальше от беседки.

Мы еще слышали музыку — она оставалась все такой же чувственной, но постепенно замедлялась, — в ней появился четкий ритм.

Фриссон повис у нас на руках и заплакал. Брат Игнатий издал долгий трепетный вздох.

— Благодарю тебя, чародей. Изо всех ударов, которые мне суждено было пережить на этом острове, этот был самым тяжелым. — Губы его скривились в усмешке. — Но как печально сознавать, что меня так быстро забыли.

— А ты смотри на это как на доказательство того, что она всего лишь использовала тебя, — предложил я ему способ утешиться. — Ну, или хотя бы собиралась использовать.

— Да. Хорошо сказано, — кивнул Игнатий. — В этом смысле я рад, что мне удалось устоять, — рад и как мужчина, и как священник, ведь я для нее был всего-навсего игрушкой.

— Не горюй, — посоветовал я монаху. — Мы ее больше не интересуем.

— Хвала Небесам! — воскликнул Жильбер. — И тебе спасибо, чародей. Если честно — она меня чуть не обольстила.

Между нами говоря, я считал, что это пошло бы ему на пользу, но счел за лучшее промолчать.

Глава 27

Фриссон заработал ногами только тогда, когда впереди показался океан. Но и тогда он только и сумел, что доплестись до лодки и, рыдая, повалиться в нее. А мы принялись толкать и тянуть, и наконец лодка закачалась на волнах. Главную лепту в этот труд, безусловно, внес Унылик. Без него нам бы ни за что не справиться.

— Садись, — сказал я троллю и указал на скамью. Тролль оскалил пасть, полную акульих зубов. Он явно радовался, что мы отплываем. Забравшись в лодку, тролль уселся на носу и заворчал, понимая, что ему суждено помучиться от морской болезни.

— Садитесь, — сказал я Жильберу и брату Игнатию. Они забрались в лодку через борта. Жильбер уселся лицом к корме, взял весло, вставил его между двумя сучками, служившими уключиной. К моему великому изумлению, то же самое проделал и брат Игнатий. Я запрыгнул в лодку через корму. Жильбер и Игнатий принялись дружно грести.