Маг в законе

* * *

…Федор замолчал. Присел на краешек кровати, глянул на Княгиню. Веки женщины были плотно сомкнуты, и в уголках глаз блестели…

Нет, показалось.

Без чувств она.

— Рашеля… Он просил тебе… прочитать. Вот, я прочитал…

У окна, спиной к Федору, стоял отец Георгий. И, наверное, хорошо, что спиной, потому что лицо у священника сейчас было лицом дебила или святого.

Стряпчий Гоша-Живчик, Десятка Червонная, второй раз за нынешний безумный день служил посредником. Княгиня, в сознании или без, услышала все, что должна была услышать.

Растрепанная тетрадь тихо легла на столик у кровати.

КНИГА ПЯТАЯ (неоконченная) И ТОГДА Я СКАЗАЛ: ВОТ, ИДУ…

КРУГ ПЕРВЫЙ КОРНИ ПАУТИНЫ

— Да поглотит Ад все чародейские штучки!

Опера «Киммериец ликующий — 2», ария Конана Аквилонского.

ПРИКУП

— Тамара Шалвовна! Разрешите войти?..

Княжна сидела в отцовском кабинете, по давней привычке с ногами забравшись в кресло. Обитое мягкой черной кожей, огромное кресло притворялось чревом кита, поглотившего упрямца-пророка Иону; хотелось тихонько шептать: «Объяли меня воды до души моей, бездна заключила меня…» В кабинет Тамара заходила редко, отец не любил присутствия других, пусть даже самых близких людей в его святая святых; но сейчас княжне казалось — если она будет сидеть здесь, в папином кабинете, в папином любимом кресле, за папиным столом, то с отцом непременно все будет хорошо.

Непременно.

— Это вы, отец Георгий? Да, конечно, заходите… вы знаете: они меня прогнали…

Это было правдой. Из спальни роженицы Тамара была изгнана профессором Ленским: профессор сказал, что он прекрасно обойдется услугами добровольных повитух, матушки Хорешан и стряпухи Оксаны, и что подобное зрелище отнюдь не предназначено для глаз молоденьких барышень. Княжна не обиделась; понимала, что профессор прав.

Просто ушла сюда, в кабинет.

— Тамара Шалвовна!.. извините, если нарушаю ваше одиночество. Сегодня я видел вас, когда вы… ну, вы понимаете, о чем я!..

Княжна обернулась.

Увидела.

И задохнулась от запоздалого понимания.

— Отец Георгий! Вы!.. вы тоже?! Вы же священник?!

— Аз есмь пастырь недостойный, — грустно улыбнулся отец Георгий. — Да, дочь моя, я тоже. Чего не могу сказать о вас — ибо вы до сих пор мне непонятны. Друц рассказывал мне о вас, о вашей просьбе… обо всем. Вернее, обо всем, что знал сам.

Перегнувшись через массивный подлокотник, княжна смотрела на священника. Вокруг отца Георгия, за ним, рядом с ним, была — тень. Маленькая: куда меньше, чем у тех же Ефрема Ивановича или Феденьки. Но — была. И размеры тени мало что значили: как и у всех, она походила на своего обладателя, в то же время будучи похожа на совсем другого… человека?

Маленького, лысенького, в кургузом сюртучке; насмешливого! печального… нос — сливой…

Княжна знала этого — человека?

— Вы понимаете, отец Георгий… просто я сгорела там. Совсем. Дотла. Я ждала, я верила — и сгорела. Вот, наверное, и все.

Священник подошел ближе; узкой, прохладной ладонью тронул плечо княжны.

— Не знаю, Тамара Шалвовна. Сгореть — значит, стать огнем. А что есть огонь? Возможность брать чужое и делать своим? делать — собой? Если так… я ведь следил за вами там, во дворе, и не знал: ужасаться мне или восхищаться? Вы не копируете, ибо на огне нельзя ничего оттиснуть; вы берете и…

— Пожираю? Вы это хотели сказать, отец мой?

— Нет. Я хотел сказать другое. Если и впрямь мы все живем на проценты, дробя часть на части; если мы повторяемся друг в друге, не творя нового, и лишь бесконечно пережевывая старое, как старуха беззубыми деснами мнет корку хлеба…

Княжна ждала.

— Если это действительно так, и нет среди нас учителей и учеников — вы первый настоящий ученик, какой появился за долгие годы. Договорный огонь во плоти. Мы — нити вселенского балагана; вы — кукловод. Пока еще неумелый, неопытный, но мы умеем лишь дергаться, а вы учитесь дергать, и когда научитесь — вам не понадобятся крестники, масти, вся эта мишура, которую мы придумали сами себе, лишь бы скрыть главное: мы даже не куклы. Так — нити, струны треснувшей гитары… Благослови вас Господь, дитя мое!

Отец Георгий отвернулся.

Но скрыть слезы ему не удалось: тень стояла за его спиной, рядом с ним, возле, вокруг, и глаза у тени — маленькой, лысенькой, в кургузом сюртучке — подозрительно блестели.

…Покинув кабинет и оставив княжну в одиночестве, отец Георгий встал в коридоре у окна. Оперся о подоконник. Некоторое время наблюдал, как с ветвей деревьев судорожно облетает желто-красный сентябрь. У ограды верстовыми столбами торчали облав-юнкера. «Обложили», — подумалось невпопад, хотя Гоша-Живчик прекрасно знал: не обложили, а, наоборот, охраняют.