Извлек из-под рубашки медальон, бережно открыл, поднес к моим глазам — насколько хватило цепочки. Миниатюра изображала женщину не то чтобы красивую, но, без сомнения, привлекательную. Лет двадцати.
— Да, внешне она не изменилась… Но изменилась изнутри.
— Каким образом?
Некоторое время он смотрел на меня, не решаясь сказать.
— Ну же?
— Поглупела, — сказал он шепотом. Я крепко сжал губы — не улыбнуться бы. Только не улыбнуться, последствия могут быть неисправимы.
— Да! — сказал он с вызовом. — Она сделалась веселее, чаще поет… Чаще бывает в хорошем настроении. Несмотря на то, что ей пришлось пережить. Я знаю, что вы сейчас подумали… скажите, не стесняйтесь! Скажите, ну?!
— Я подумал, что это не так уж плохо, — честно признался я.
Мой гость горестно покачал головой:
— Да… не вы первый. А я люблю ее! Любил… ту, прежнюю.
Снова зависло молчание. Я смотрел на кулон; яшмовая рожа, когда-то украшавшая грудь папаши Ятера, приходилась этому сердолику родной сестричкой.
На ловца сова летит.
— Кстати, — я поводил ладонью над зловещим сердоликом. — Как долго отсутствовала ваша жена?
— Неделю, — сумрачно отозвался ювелир.
— Всего лишь неделю?!
Он посмотрел на меня почти с ненавистью:
— Всего лишь? Я успел сто раз умереть. Облысел…
И он печально провел ладонью по остаткам своих волос.
Вечером случилась неприятность: печень, прежде ведшая себя смирно, наконец-то напомнила мне о недопустимости безрежимной жизни. Шутка ли: бессонная ночь, завтрак на ходу, жареное мясо, которым щедро угостила меня ювелирша, плотный, но недостаточно изысканный гостиничный ужин… В результате мне пришлось повозиться, составляя и заваривая лекарство, и целый час промаяться в ожидании, пока оно начнет действовать.
Утихомирив печенкин протест, я решил впредь вести себя осмотрительнее.