Магам земли не нужны

— А то! В отличие от "коренных" жителей, плановой эвакуацией насильно выпихиваемых из города (согласно "предписаниям"), "понаехавшие со справками" — оказались "людьми-невидимками". Формально, нигде не живущими! Для бюрократической машины — неуловимыми… Их нельзя было привлечь ни для рытья окопов, ни для хозработ, ни в ополчение. Зато, они имели законное право оставаться в Ленинграде сколько угодно! Причем не просто так, а "с правом заселения во временно пустующие жилые помещения". Согласно самым гуманным советским законам. Фокус-покус, ага… В смысле — лови момент удачи! Результат? Очень скоро, покидающие Ленинград семьи "эвакуированных", начали у дверей своих же собственных квартир (!) сталкиваться с "новыми жильцами", готовыми немедленно занять едва-едва покинутую прежними хозяевами драгоценную жилплощадь. Нередко, таких принудительно выселяемых, тут же, в присутствии родного управдома (!) — заставляли сдавать дверные ключи. Разве это справедливо?

— Жесть! — признала Ленка.

— Не то слово… Естественно, люди возмутились. Почему мы — должны уезжать, а они — нет?! Надо помнить, что жить в советской городской квартире без "прописки" нельзя. А "прописка" — это в СССР святое. Её нельзя было аннулировать без веского "формального" повода (вроде длительного отсутствия). Даже по суду. Скандал! Но и "коренные" ленинградцы оказались не лыком шиты. Мгновенно разнесся слух, что за игнор "эвакуационного предписания" гражданинам (не военнослужащим и рабочим оборонных предприятий) грозит максимум "административка". То есть, лишь терпимый денежный штраф. И начавшийся процесс "мирного перераспределения освобождаемой жилплощадир" сразу намертво заклинило. Для лучшего понимания тогдашнего накала страстей — маленькая деталь. Ни в советском Ленинграде, ни в современном Петербурге — коренные жители слово "эвакуированные" не употребляют! Ну, разве среди иногородних. В кругу "своих" — они говорят "выковорянные". Что хорошо отражает эмоциональный фон.

— Вот про это я краем уха слышала… — врешь, голубушка, иначе, уже давно, сама бы козырнула заковыристым словечком. Ан, не дано. Данный пласт лексикона — глубоко наш, "питерский"…

— Учитывая огромное число уже выписанных "справок" и "разрешений" (что, вообще-то, пахло лютой уголовщиной) ленинградское начальство попыталось "разрулить вопрос" бюрократически. Не раздувая панику. "С целью пресечения злоупотреблений" из домоуправлений изъяли все домовые книги. Кого-то "прописать" — стало физически невозможно. Вообще, ни за какие деньги! А если по-честному, то все стороны тупо тянули время в надежде, что оно как-нибудь само рассосется. Или беженцы уедут, или горожане смирятся, или война закончится. Дополнительную пикантность ситуации придал тот факт, что в ветхие коммуналки "понаехавшие" особо не рвались, а пытались заселяться в наиболее хорошие и благоустроенные квартиры "старого фонда". Те самые, которые с диким трудом и интригами выхлопотали у Советской власти представители "городской элиты". Маститые ученые, писатели, административные и хозяйственные руководители… Этим — лишение "ленинградской прописки" при возвращении из эвакуации вообще не грозило. Но, отдавать свою квартиру? Даже, "во временное пользование"? Ведь там мебель, обстановка, посуда, книги… Все замерли в ожидании. Ничего так и не рассосалось. Зато, эшелоны с беженцами продолжали прибывать, "справки" продолжали выдавать и обстановка продолжала накаляться…

— Офигеть! — искренне признал Ахинеев, — В самый разгар войны — квартирные страсти.

— К моменту смыкания блокадного кольца люди набились в Ленинград тесно, как сельди в бочку… Довоенная ленинградская норма расселения (самая скромная в Союзе ССР — пять "квадратов" на человека, это очень тесно) к сентябрю оказалась превышенной, как минимум, вдвое. Новоприбывшие, правдами и неправдами — набивались буквально во все щели. С соответствующими побочными эффектами.

— Откуда это известно, если они "люди-невидимки"? — вот подкалывать меня не надо…

— Есть методы! Например, оценка потребления населением хлеба. Если нет голода, это очень "неэластичный" показатель. Короче, если в марте 1941 года — хлебозаводы Ленинграда потребили 42 тысячи тонн муки, а в последних декадах августа и первую неделю сентября того же года — уже 75 тысяч тонн. Очереди за хлебом в городе отсутствовали. Там из последних сил поддерживали "видимость изобилия". Наблюдение означает, что не смотря на отчаянные попытки "выпихнуть" из города как можно больше "лишнего мирняка", численность его реального населения к сентябрю возросла, как минимум, на 2,5 миллиона человек. И далеко превысила пять миллионов. Не думайте, что мне легко это говорить…

— Очень косвенный признак… — они ещё и сомневаются!