Магазин потерянной любви

В Харькове его ожидало ещё одно разочарование: мама умерла два года назад, так и не дождавшись любимого экстремиста. «Вот и всё, сынуля, – писала она в своём завещании. – Кроме любви, и оставить нечего». «Ничего и не надо», – едва слышно ответил он, уткнувшись в бумагу, и допоздна просидел в «Четырёх комнатах» на Маяковского. Там он наплакался, но уже к утру прибыл в Золочев, отвергнув всякую бдительность и воспользовавшись рейсовым автобусом. Контролёр с подозрением поглядывала на него и то и дело бегала к водителю, тайком указывая на врага.

Стояло 5 октября, понедельник, моросил дождь. Джони натянул капюшон и вдруг заметил – сколько же листьев сыплется с неба! Всё это были жёлтые с красным листья – пока ещё не прибитые, но бордюр уже ждал, и Господь не мешкал: из карманов у него торчали и молоток, и гвозди. Так что дело оставалось за малым.

На автовокзале он наспех поел, купил в дорогу воды и, сверившись с навигатором, пустился в путь. Как выяснится позже – последний путь, приведший к его поимке и заключению под стражу. Впрочем, это не новость. Джони давно уже смирился с мыслью, что рано или поздно попадётся.

Между Золочевом и Удами было примерно километров с десять грунтовой дороги. Дорога как дорога, думал он, размытая дождём, зато прямая, как и обещали атлас «Роскартографии» и навигатор Garmin. Подобравшись к кладбищу на краю села, Джони не без труда отыскал папину могилу и с час-другой провозился там, приводя её в порядок и рассматривая небо над головой. По небу то и дело проплывали серые тучи. Небо то хмурилось, то вновь открывало свой свет. С надгробья на него поглядывало доброе лицо неудачника. Жизнь родителей не сложилась. Да и у кого она могла сложиться в советском дурдоме?

Оба получили неплохое образование (она биолог, он радиоинженер), но с воспитанием не повезло ни ей, ни ему. Основой их воспитания была классовая борьба. Потерянное поколение крестьян-романтиков. В своём роде коммунистические Биёбони – с иллюзорной целью, извращённой моралью, без средств и совершенно запутавшиеся в жизни. У них не было ни приличного атласа, ни навигатора, да и настоящей литературы они не знали. Довольно быстро утратив любовь, оба кинулись винить друг друга. Они ожесточились, и даже расставшись, то и дело досаждали и себе, и детям, не помышляя ни о прощении, ни о здравом смысле.

Неподалёку от кладбища виднелся лес.

Смешанный лес – как раз и характерный для Черноземья. Бабушкин дом оказался пуст. Ворота и ставни были заколочены досками. Бесславный конец долгого пути. Так ничего и не достигнув, два поколения его предков отправились на небеса. Любовь да воспоминания о них – вот всё, что осталось. Обратно в Золочев он решил взять попутку: автобус уходил лишь назавтра, а идти пешком сил не было. Да и что толку ходить тут. Он и без того всё понял: здесь ничего не изменится. Проще засесть за свой компьютер в Джерси и написать футуристический роман. В России и вправду всё известно заранее.

В этот момент, по сути, и закончилось его путешествие. Последнее Джонино путешествие, вызванное ностальгией и не имевшее под собой ни одного разумного объяснения. У сельсовета к нему навстречу вышли два милиционера. На них были серые костюмы и галстуки – символ порядочности и усердия. Был ли это символ справедливости? Да кто ж их поймёт, как говорила Тайка Нефёдова (Хоть дождалась его романа, и то ладно).

– Здравствуйте, Джони Фарагут, – сказали милиционеры. – Писатель, изгой и экстремист.

– Здравствуйте, милиционеры, – ответил Джони.

Отныне его жизнь будет подчинена строгому распорядку тюрьмы. Впрочем, не так уж всё и плохо. Метрах в двадцати от сельсовета располагался роддом, где в своё время Джони родился и куда он посматривал теперь с нежной любовью. Складывалось впечатление, что круг замкнулся. Замкнулся в правильном месте и в самое что ни на есть подходящее время: именно здесь он провёл свои последние минуты свободы. Чем не концовка для жизненного романа.