Магазин работает до наступления тьмы 2 (СИ)

— Если я к вам обращусь, отвечайте, что вы из морга и явились по вопросу кадавров, — предупредил он и с легким волнением в голосе спросил: — Вы же взяли затычки?

Славик кивнул, достал из кармана пластмассовую коробочку, открыл ее и вставил в уши плотные строительные затычки. Сразу стало совсем спокойно — теперь он не слышал ничего, кроме шума собственной крови и звуков сглатываемой слюны. Господин Канегисер сказал что-то еще, но Славик только улыбнулся и развел руками.

В просторном холле он увидел несколько рамок вроде металлоискателей и скучавшего за стойкой охранника. Господин Канегисер с непринужденным видом прошел сбоку, минуя рамки, и поманил за собой Славика. Охранник покачал головой и указал на рамку. Господин Канегисер махнул рукой, охранник снова покачал головой, и стало понятно: он хочет, чтобы Славик прошел через рамку. Вообще Славик не любил эти штуки, он всегда боялся, что они взвоют у него над головой или прихлопнут, как старые турникеты в метро. Но ему было совсем не трудно. Он знал: то, на что должна среагировать рамка, даже если оно у него и есть, сейчас глубоко и надежно спрятано. Улыбаясь, он нарочито неторопливым шагом прошел через рамку и успел заметить на железной перемычке у себя над головой надпись «Духоскоп», отчего-то показавшуюся ему зловещей.

Рамка не сработала. Господин Канегисер выдохнул, и они пошли по выстеленным красными ковровыми дорожками коридорам в глубь здания.

Это точно было какое-то присутственное место, недаром Славик помнил, что ему предстоит визит в учреждение вроде МФЦ. Блестели на дверях латунные таблички, и Славик чувствовал, что за этими дверьми идет важная тихая работа. Отчего-то ему порой казалось, что эта работа не совсем хорошая, но мысль об этом появлялась ненадолго и тут же исчезала, оставляя лишь смутное воспоминание об отражении собственного носа в мокром донышке чашки.

Из-за угла появился человек в костюме, с лицом важным, но незапоминающимся, как это бывает у чиновников. Человек обратился к господину Канегисеру, тот повернулся к Славику и зашевелил губами.

— Я это… из морга, — ответил Славик, горло у него почему-то сжалось. — По кадаврам.

Человек преградил им дорогу, опершись на стену рукой, на которой Славик заметил золотое кольцо-печатку с вензелем. И тогда господин Канегисер, заслонив собой Славика, начал какую-то речь. Лицо его было мертвенно-спокойно. Он говорил неспешно, указывая то на Славика, то на черные динамики под высоким потолком с лепниной, то снова на Славика. Тот не умел читать по губам, но ему показалось, что он разобрал несколько слов, и одно повторялось чаще других: губы округляются, потом расходятся в стороны, потом сходятся снова, три слога: «мо-на-да». Монада. И чем больше говорил господин Канегисер, тем шире раскрывались глаза незнакомца.

В голове Славика грянула бравурная ария, и приятный баритон запел, растягивая гласные: «Кто может сравниться с Матильдой моей? Сверкающей искрами…» Никогда прежде Славик не слышал этой арии, но сразу понял, что нужно делать.

— Матильда! — позвал он и, наверное, не слыша собственного голоса, сделал это слишком громко, потому что господин Канегисер и человек в костюме посмотрели на него с одинаковым испугом на лицах.

Тело Славика легко оттолкнулось от стены и бросилось на незнакомца, а сам он отправился в июльский день на канале Москва — Волга, где папа — тогда еще был папа, позже оставшийся только в запахе старой шляпы, и в звонком сине-красном мяче, и в ощущении надежного пальца, зажатого в кулачке, потому что Славик еще не мог обхватить папину широкую, мужскую руку целиком, — папа соединял стихии, то опуская Славика в теплую взбаламученную воду, то подбрасывая его, счастливо визжащего, в небо. И весь этот огромный июльский день был впереди, с жестким махровым полотенцем, которым папа разотрет его после купания, с кукурузными полями, со звонками велосипедов, с неизбежным злом бабушкиного ворчания — сколько можно в воде сидеть, опять губы синие, и обгорел ребенок, куда вы смотрели, от солнца бывает рак, вы понимаете — рак, — с резиновыми вьетнамками, весело шлепающими по грязным пяткам, с кустами на краю дачного участка, пропахшими малиной и клопами, и со стремительным засыпанием на высокой кровати с поющими пружинами, когда то замечаешь сквозь ресницы свет ночника и слышишь комариную песню, то вдруг уплываешь и снова купаешься, снова высматриваешь грибы под деревьями вдоль дороги — нет, не надо грибы, у кого-то пунктик на грибах, если они есть, все может оказаться ненастоящим, — и снова огромный июльский день впереди…

***