Магазин работает до наступления тьмы (СИ)

Ольге Авраменко с величайшей признательностью

Вскроются старые раны

Надпись хранила следы борьбы: вторую «А» в слове «МАГАЗИН» сначала пропустили, а потом вписали по возможности незаметно, потеснив и без того убористую «З».

Да, это определенно была вывеска. Славик поморщился — он терпеть не мог такие рекламные заигрывания: смотрите, мол, какие мы современные и искренние, даже пытаемся шутить, совсем как настоящие люди. Любой бизнес, даже самый крохотный, должен сразу демонстрировать честный капиталистический оскал, а не прикидываться игривым. Левый нижний уголок листа был оторван, как будто кто-то в сердцах пытался его содрать. Тут Славик все-таки не удержался и поскреб бумагу ногтем — и впрямь крепко приклеено…

— Открыто! — сообщили из-за двери. Таким тоном обычно кричат «кыш» бродячим животным.

Славик застыл на месте. Вообще-то он хотел еще постоять тут, все взвесить, придумать какую-нибудь удачную фразу для приветствия. И разве можно услышать изнутри тихий шорох? Дверь же толстенная. Это они там, наверное, между собой…

— Кому сказано — открыто! — рявкнули из-за двери еще громче и недружелюбнее. — За ручку тяните! Если ручки нет — подденьте снизу!

Славик с тоской посмотрел на круглую клумбу перед магазином. Из-под тяжелой влажной земли уже деловито лезли какие-то листики. Отступать было поздно, а главное — глупо. Славик напустил на себя непринужденный вид, взялся за холодную латунную ручку и потянул на себя.

Дверь не поддалась.

— Не ту створку! — подсказали изнутри.

Славик вдруг с восхитительной ясностью понял, что совершенно не хочет туда, а хочет домой — к Лесе, к пухлым сырникам, приготовленным ею на завтрак. В неудачном зазоре между резцом и клыком, справа, так и осталась мягкая творожная крупинка…

Он взялся за нужную створку, и дверь послушно распахнулась.

***

Внутри царил полумрак, горели под потолком тусклые желтые лампы, пахло пылью, отсыревшим деревом и лежалой бумагой. Так пахнет в уцелевших районных библиотеках и в квартирах безумных бабушек-собирательниц. Славик ушиб локоть, уронил что-то, судя по звуку, чугунное и наконец налетел на прилавок. За прилавком он, проморгавшись, обнаружил хрупкое создание с короткими встрепанными волосами и лебединой шеей. Его внешность совершенно не сочеталась со свирепым голосом из-за двери. Создание меланхолично перекладывало из стопки в стопку какие-то книги.

— Здравствуйте, я извиняюсь… — начал Славик и тут же вспомнил, как за слово «извиняюсь» в комментариях им недавно сыграли в испепеляющий футбол сразу три тетки с характерными застенчивыми лицами провинциальных учительниц на аватарках.

— Заходите, смотрите! — раздался откуда-то из соседнего помещения уже знакомый голос. — Не толпитесь!

Создание плавным жестом длиннокостной руки указало Славику нужное направление. В огромных глазах светилась слегка удивленная пустота, как у лемура.

***

Славик совсем не так представлял себе антикварные магазины. В сумрачном и тесном торговом зале не оказалось ни китайских ваз, ни бронзовых канделябров, ни искрящегося в свете старинной люстры хрусталя, ни ушлого оценщика, придирчиво изучающего через ювелирную лупу явно краденное колечко. Дневной свет сюда не проникал — после секундного замешательства Славик понял, что в магазине нет окон. Круглые лампы под потолком работали через одну, мигали и зловеще потрескивали. Вдоль стен стояли шкафы с книгами, а большую часть помещения занимали импровизированные витрины: ящики, сундуки, столики — заваленные всевозможным барахлом. Оно сливалось в единую массу какого-то неопределенного, но умиротворяющего, с детства знакомого оттенка, из которой вдруг выступали, словно выхваченные лучом, черный зонт — папин, непременно папин; засушенный иглобрюх — от соли чешется макушка, ласты тяжело колеблются в толще воды; подстаканники, пепельницы — крепкий чай и сигарета натощак, а по дороге в институт можно перехватить хот-дог; древний пленочный фотоаппарат; резной стеклянный салатник — Новый год, оливье с яблоками по тетиному рецепту, горошек застенчиво выглядывает из майонезной гущи, — а рядом с салатником синяя с золотом чашка на блюдечке… Точно такая же чашка была у бабушки — и ручка треснула в том же месте. Где-то даже не в голове, а под ребрами у Славика затеплилось воспоминание: бабушка, кажущаяся еще такой огромной и уютной, сидит перед телевизором и пьет чай из своей персональной синей чашки. Она называла ее кобальтовой, и это слово с тех пор ни разу и не пригодилось, осталось непонятным и сказочным…

— Себе или на подарок?

Все исчезло, окружающий хлам снова стал единой, тускло освещенной массой. Перед Славиком возникла небольшая рыжая девица с густо подведенными глазами. Она без улыбки уставилась на него и подбодрила:

— Ну?

Обладательница свирепого голоса наконец-то нашлась.