Магелланово Облако

Мы рассчитывали, что астероид вот-вот выйдет из потока и адский обстрел прекратится, поэтому ни о чем не сообщили нашим товарищам.

Радиостанция размещалась на верхнем этаже бронекамеры, и сквозь иллюминатор в центре купола обычно было видно черное небо. Теперь автоматическое устройство закрыло его стальной крышкой. Здесь, наверху, мы беседовали с товарищами. Связь держали ночью, когда метеоритов было меньше; прямых попаданий в камеру в это время не случалось, и нам удавалось скрыть от «Геи» происходящее. Мы молчали главным образом потому, что «Гее» оставалось всего пять дней пути до белой планеты и внимание товарищей сосредоточилось на подготовке к контакту с ее обитателями. Разговаривая с друзьями, расспрашивая о ближайших планах экспедиции, мы слышали легкий, ни на мгновение не прекращавшийся шорох — космическая пыль сползала с покатой поверхности крыши и все более толстым слоем обкладывала стены; наш бронированный «дом» был наполовину засыпан этим звездным песком.

На следующий вечер радиоприем сильно ухудшился. После беседы с «Геей» мы обнаружили, что главный рефлектор антенны сбит с места и в нескольких местах продырявлен.

— Работа стоит уже три дня, — заметил я, — а теперь нам грозит потеря связи.

— Автоматы починят антенну.

— Ты уверен, что они пойдут?

— Да.

Зорин подошел к пульту управления и по радио вызвал автоматы. Стояла ночь, метеориты падали реже. Он послушал и выключил микрофон.

— Идут? — спросил я.

Он стоял посреди кабины, широко расставив ноги, прищурившись, как борец, наблюдающий за противником, и молчал.

— Что будем делать? — спросил я наконец.

— Будем думать. А пока — споем.

Мы пели почти час. То он, то я вспоминали новые песни. Мимоходом он заметил:

— Предохранительное устройство можно выключить, понимаешь?

— Да, только не на расстоянии, — возразил я.

Мы снова запели. По временам Зорин прислушивался. Наконец встал и огляделся в поисках скафандра.

— Ты хочешь идти туда?

Он молча кивнул и стал натягивать серебристый скафандр. Подтянул его кверху за воротник и проворчал:

— Хорошо, что в нас нет предохранителей…

— Подождем немного… — начал я, понимая, что не в силах помешать ему.

— Нет. Работа могла бы подождать, но надо починить антенну. — Он говорил тихо, но за этим спокойствием скрывалось волнение. Проверил застежки на плечах, поднял с пола шлем, взял его под мышку и направился к двери.

«А я словно бы и не существую», — пронеслось у меня в голове. Ощущение растерянности и беспомощности исчезло. Меня охватило холодное бешенство. «Я, пожалуй, малость похож на него», — подумал я, торопливо надевая скафандр. Когда я, застегивая ремни, вышел в шлюз, он стоял у двери. Услышал мои шаги и обернулся, не снимая руки с затвора. Я сделал вид, что не замечаю этого, плотно закрыл внутреннюю дверь и подошел к нему вплотную.

Так мы и стояли в слабом свете лампы — две серебристые фигуры на фоне темных стен.

— Что это значит? — спросил он наконец.

— Я иду с тобой.

— Это бессмысленно.

— Я так не считаю.

— Послушай, что ты делаешь?

— А что ты делаешь?

Он постоял, не шевелясь, и вдруг рассмеялся по-своему, почти беззвучно. Взял меня за руку; я упирался, предчувствуя, что он начнет меня разубеждать.

— Послушай. — Он понизил голос. — Ты помнишь, зачем нас высадили здесь?

— Помню.

— "Гея" может и не вернуться.

— Я знаю.

— Кто-то должен остаться и построить станцию.

— Согласен, но почему идти должен ты, а не я?

— Потому что я лучше тебя справлюсь с этим делом.

На это я не мог ничего возразить. Он снова повернулся ко мне.

— Ты пойдешь, — сказал он, — если мне не удастся. Хорошо?

— Хорошо, — ответил я, пораженный простотой этого разговора, и добавил: — Я буду держать с тобой связь.

Он молча повернул рычаги. Раздалось шипение воздуха, всасываемого внутрь камеры; стрелка манометра лениво приблизилась к крайней черте, несколько раз качнулась около нее и остановилась у края шкалы. Зорин толкнул большие рычаги выходной двери. Она не открылась. Он буркнул что-то и нажал сильнее. Я помог ему. Дверь медленно поддалась. Через щель к нашим ногам хлынул сыпучий песок. Струя все увеличивалась. Наконец дверь открылась. У выхода образовалась глубокая воронка. Бронекамеру окружали высокие песчаные холмы. Равнина, залитая холодным светом далекого солнца А Центавра, была мертва и тиха; она была похожа на потрескавшуюся мозаику, выложенную из угля и серебра. Зорин слегка приподнял правую руку, сказал «пока» и исчез из глаз так быстро, что я не успел рассмотреть, в каком направлении он двинулся. Я выглянул в открытую дверь и только теперь увидел его: он был уже в нескольких десятках метров; шел, утопая в песке почти до колен, и при каждом шаге сыпучий песок как бы окатывал его ноги. Я огляделся, пытаясь увидеть вдали сводчатую крышу атомного агрегата, рядом с которым помещался ангар автоматов, и вздрогнул. В темноте сверкнула короткая вспышка, за ней — послабее — другая, третья, четвертая. Метеориты. Энергия удара воспламеняла их. Я стоял неподвижно, горизонт сверкал. Зорин был уже таким маленьким, что я мог бы закрыть его фигуру вытянутым пальцем.