Маги и мошенники

Рослая бабища, видом вылитая фурия, вылетела наружу и ловко вцепилась в рыжую бороду Хайни Ладера. Тот вырвался, от неожиданности и боли уронив ребенка. Девчонка ловко приземлилась на ноги и что было сил ухватилась за материнский подол, продолжая реветь. Фурия в рваном чепце, выпятив могучую грудь и плотно сжимая сильные кулаки прачки, шла в бой. Наемники отступали. Шум стоял невообразимый, в нем слились бранные выкрики, обращения к святым угодникам, рев дочки гончара и уханье избиваемых смутьянов.

Друзья бежали. Прачка под неистовый хохот стражи преследовала их до самых городских ворот…

Лес за воротами мрачно шумел, почти совершенно стемнело, в зарослях горели огоньки звериных глаз.

– Хайни, Хайни, здесь кто-то есть.

– Не вижу.

– И я не вижу, я его слышу. Он дышит.

– Трузепой… – брякнул Ладер.

Туша медведя в кустах с заворочалась, с треском ломая ветви.

– Господи! Помилуй нас в прегрешениях наших!

Медведь чихнул, у Лакомки не выдержали нервы, он бросился в темноту, но, кажется, убежал не далеко, Ладер услышал звук падения тяжелого тела.

– Эй, друг, ты жив?

– …

– Не богохульствуй. Медведь тебя не задрал?

– Это не медведь.

Ладер подпалил сухую ветку. В траве ворочалось существо.

– Это женщина, бродяжка.

Наемник, ругаясь, сгреб сухие ветви в кучу и разжег костер. Круг света и треск огня внушали уверенность.

– Дождемся утра. Садись с нами, женщина. Я благодарю святого Иоанна, что ты не Трузепой.

Толстая, белесая девица растянула в улыбке толстые губы, обнажив нехватку переднего резца.

Они так и просидели до утра. Трузепой так и не появился. Девица-перестарок оказалась дочерью покойного лесника из соседнего графства. Вопрос о ее девственности даже не поднимался. Озлобившийся на весь свет Лакомка мастерил незаконченный арбалет.

– В конце концов. – заявил он Ладеру. – попытка не пытка. Пускай деваха рискнет, я не против.

Девушка, говорившая лишь на своем местном диалекте, едва ли наполовину понимала, о чем речь. Она кивала и глупо улыбалась. Ладер подавил угрызения совести.

– Красавица страшна как смертный грех, сирота и наверняка не девственна. Ее никто не хватится. Быть может, мы вообще совершаем благо. Лучше геройски помереть, чем под ореховым кустом тешить по дешевке негодяев.

Лакомка вздохнул.

– Отведем ее к отцу Медардусу, скажем, мол, вызвалась на подвиг чистая дева. А там – как получится, Главное, попасть в кладовку с реликвиями.

Они печально помолчали. Девушка что-то лопотала.

– Как хоть тебя зовут-то?

– Ханна.

– Это имя, созданное для славы. – заявил расхрабрившийся Хайни Ладер.

К утру погасли в кустах огоньки звериных глаз…

* * *

Итак, еще одна история близилась к закономерному финалу.

Занималось теплое утро. Широкое поле, простиравшееся по обе стороны ручья, от опушки леса до самых стен монастыря, заполнила редкая, но пестрая толпа – горожане собрались получить удовольствие от редкостного зрелища. Ждали долго, трава успела высохнуть от росы, когда наконец в пыли дороги показалась двуконная повозка. Девушка в белой рубашке девственницы неловкой грудой сидела на тележке, держа на коленях узелок. При виде ее высокий худой рыцарь, в искусной работы кольчуге, но без шлема, мрачно покачал седой головой:

– Медвежья охота – не женское дело, если, конечно, Трузепой – зверь. Если же он дьявол, то изгнание бесов – честное дело монаха.

Крестьянка неловко спрыгнула с телеги, прихватив с собою узелок. Настоятель печально посмотрел на нее, а потом жестом поманил подойти поближе:

– Дочь моя, пожалей свою молодость, ложная гордость – великий грех, еще не поздно удалиться, ты уверена что… обладаешь качеством, в первую очередь необходимым для этого подвига?

– Обладаю, швятой отец, – прошепелявила претендентка.

Монах отступил, в досаде закусив губу.

– Призываю в свидетели святого Регинвальда, нет здесь вины моей, ибо сделал я все, что мог…

И замерли в печали сердца людей, словно холодный ветер прогудел-пролетел над полем, губя радость и сметая надежду. И заплакали дети и старухи вытерли слезу. Монахи опустили капюшоны на глаза, насупились мужчины и поджали губы расстроенные женщины.

Девушка, одернув рубаху, широкими, почти мужскими шагами двинулась в сторону леса. Люди замерли, выжидая. Низкий зловещий рык, то ли дьявольский, то ли звериный, заставил затрепетать листву на деревьях и сердца людей.

Ханна Поэтерская остановилась, неспешно развязала узел и вытащила грубо сделанный самострел. Кусты по ту сторону ручья раздвинулись и показался косматый Трузепой. Туша его в полтора раза превосходила обычные медвежьи размеры, маленькие красноватые глазки сверкали злобой и умом. Горожане ахнули, самые благочестивые молились, самые трусливые проталкивались сквозь ряды назад, чтобы от греха подальше бежать.

Крестьянка, вращая ворот, натянула тетиву, наложила охотничий болт и вскинула арбалет.

Медведь взревел и пошел вперед, протянув к девушке длинные когтистые лапы, словно хотел сгрести ее в объятья.

– Убей медведя, Ханна! Рази насмерть за мою Катерину! – звонко, со слезами в голосе, закричала безвестная женщина в толпе.