Маги и мошенники

Словом, час был глухой и неприветливый. Со всех сторон – хороший час. На гребне фигурного заборчика, что в меру скромных возможностей защищал палисадник Ящера от поползновений мальчишек, показалась сначала одна плотная Фигура, потом другая – еще немного поплотнее. Непочтительные сапожищи топтали резные завитушки, заборчик жалобно скрипел, но его жалоб никто не слушал. Таинственные Фигуры плюхнулись в палисадник, смяли мальвы, проложили путь сквозь ряды крыжовника и малинника, попрали ленные права крота, оскорбили действием клумбу с маргаритками и наконец очутились во внутреннем дворе Берлоги. Здесь Фигуры разом утратили таинственность и обернулись старыми знакомыми – Хайни Ладером и Рихардом Лакомкой.

– Мешок при тебе?

– А как же!

– Думаешь, чародей заплатит?

– Не заплатит – не отдадим. Вперед! И держи язык за зубами.

Возмущенно клацнул и разинул пасть разбитый замок, дверь конюшни тихонько заскрипела – и отворилась. Кобыла Хрыча, Розалия Анцинус, фыркнула, шлепнула жидким хвостом, и повернулась задом, демонстрируя негодяям сугубое презрение. Рыцарский конь сэра Персиваля глянул на широкую физиономию и могучие плечи Хайни – и промолчал.

– Где оно? Посвети, Лакомка!

В углу конюшни, там, где заезжий сэр поместил кое-какие «догогие сегцу» реликвии, шевельнулся мятый серый комок. Комок вздохнул, немного повозился, подрожал коротким пушистым хвостиком и выпустил на свет шею, увенчанную приплюснутой головой. Голова, с яблоко величиной, поднялась на два с лишним локтя над землей, и робко уставилась на Хайни чудесными карими глазами.

– Ух ты, Лакомка, глянь, ну и шея у этой птички!

Струс мигнул, надернул на глаза тоненькую белесую пленочку, щелкнул клювом, и церемонно поклонился.

– Как ты думаешь, откуда это чудо у Хрыча завелось?

– Странствующий рыцарь какой-нибудь в Сарацинии поймал, а в Нусбауме, пропившись, заложил.

Струс поднялся во весь рост, распрямил длинные ноги. Ноги оказались наподобие журавлиных, только потолще и…

– …а когти у него здоровенные.

– Зато крылья тощие. И не летучий он. Давай мешок!

Струс покорно топтался на месте, чуть склонив голову набок. Нежно подрагивали метелочки коротких крыльев.

– Хватай его и суй туда.

– Сам хватай.

– Держи мешок, храбрец. А я…

Струс смущенно поджал ноги, оторванная от земли долгопалая когтистая лапа сложилась в подозрительно знакомую фигуру.

– Мешок держи, говорю!

– Ых!

– Вот так! Тепленьким взяли.

Струс повозился, устраиваясь поудобнее. Герои выбрались в разоренный палисадник, вскарабкались на многострадальный заборчик и вскоре очутились на пустынной улице Нусбаума, под мелким назойливым дождем. Град так и не пошел. Словом, как и было сказано, ночь выдалась замечательная.

* * *

Ночь сменилась розовым утром, а утро осветило нового героя короткой истории знаменитого скандала в Нусбауме. Герой этот, профессор Парадамус Нострацельс, доктор обеих медицин, астрологии и герметики, поселился в Нусбауме около пяти лет назад после малосущественных событий, которые, однако, заставили его поспешно оставить столицу. Зелья ученого герметика включали порой такие ингредиенты, о которых и не подозревали пациенты – тонкую материю тайны следовало хранить от грубых лап невежественных провинциалов.

Парадамус Нострацельс любовно глянул на хирургические инструменты и желчно посмотрел на гостей – небритый крепыш Хайни тупо мигал коровьими ресницами, а чернобородый толстяк Лакомка выглядел в точности так, как и должен выглядеть неукротимый пожиратель пива.

…Если придерживаться истиной правды, происхождение Лакомкиного прозвища было темно. Пожалуй, поискать причину стоило вдалеке от нусбаумских трактиров – Рихард имел склонность дружески заботиться о попавших в беду юных девственницах. В бурные годы Большого Мятежа эта черта героя проявилась сполна. К немалому огорчению, после мятежа девственницы сделались столь же редки, как Струсы, напитки стремительно вздорожали, а хозяйки таверн грубили и ничего не продавали в кредит…

Нострацельс в качестве престарелого ученого отличался сухостью нрава, давным-давно сжился со множеством предрассудков и не имел о вышеописанных качествах Лакомки ни малейшего представления. Однако наука требовала величия и жертв, а сделка – аккуратности. Парадамус печально вздохнул, решительно насупил седые брови и произнес не без суровости:

– Ну-с, молодые люди, материал у вас с собой?

Через краткое время из чистого, аккуратного домика, выстроенного в готическом стиле, выбрались бывшие солдаты Гагена, достояние которых увеличилось ровно на ту сумму, на которую полегчал кошелек Нострацельса.

Нострацельс остался один.

Если не считать мешка, в котором тихо возился Струс…

Беконный капитан Коломан Хаушка, который равно отличался любопытством, предприимчивостью и способностью незаметно задерживаться под чужими окнами, рассказывал чуть позднее за трактирным столом:

– Чародей ланцеты наточил, огонь в тигле раздул, порошком вонючим в котел посыпал. Мешок открыл, птицу дивную вынул. Шею длинную на край стола над лоханью пристроил. Сверкнул злодейский нож – взлетели перышки.

– Ух ты!

– Их ты!