Маги на стадионе

Но фон Герлах сам был гонщик, обладатель многих призов и к тому же мастер высшего пилотажа, и когда Трассу построили, он первым прошёл её на санях сверху донизу. Финишировав, он посидел секунду-другую в кабине, молча оглянулся назад, на горы, потом спросил задумчиво: „Какую скорость я развил на „Мёртвой петле“?“ Ему ответили, что локаторы зафиксировали сто восемьдесят километров в час. Он кивнул, а затем произнёс фразу, которую гонщики не устают вспоминать и по сей день: „Значит, это возможно…“»

Гонщик видел, как лидеры выстраиваются след в след перед этим блистающим отвесным изгибом, и ощутил, что страх снова сжал всё внутри морозной рукой. Здесь, в «Петле», человек становился даже не пленником саней — ещё того хуже. Если он входил в вираж точнёхонько по расчётной линии, тогда всё кончалось благополучно; если же нет…

… братские встречи за кружкой пива, разговоры допоздна.

— А помнишь снегопад, когда Отто Домаг выскочил с «Большого калейки»?

— Ну да, и когда его откопали — сколько времени прошло? Два часа? — он себе преспокойно спал.

— И на нём ни царапинки, помнишь?..

… Вспомни, всё вспомни…

Он вышел на расчётную линию едва ли в метре от предыдущих саней и принял на себя дикий, выворачивающий душу удар — стена подбросила его и перевернула. Ослепительная вспышка тени, мимолётный взгляд на долину, очутившуюся почти над головой, а потом падение под нарастающий свист ветра и полозьев, и сани нацелились на безупречный выход, всё так же по ниточке след в след за санями впереди, но кто-то из самых первых сорвался с этой невидимой нити…

И кто-то выпустил во всю ширь закрылки-тормоза.

Сани закачались в яростных воздушных вихрях, поднятых тормозами. Засверкали ракеты. Чьи-то сани впереди бросило в сторону, лениво выкатило над остальными и расплющило о стену у самого выхода из «Петли». Гонщик рванул ручку катапульты… Катапульта не сработала.

Он был уже мёртв, он сознавал это. Он видел, как двое саней умчались, кувыркаясь, в небо, как ещё одни сани разнесло на куски и куски заскользили вниз по Трассе. Всё, что требовалось сейчас для гибели, — задеть о любой из этих обломков… но вираж вдруг остался позади. «Петля» развернулась в пологий спуск, слегка отклоняющийся влево. Гонщик перевёл дух. Во рту были осколки зубов и вкус крови. Он обогнул очередной обломок, потом ещё один.

… сколько сегодня погибших? Он сам — это ясно — и сколько других? Но страх, что терзал его со старта, не был страхом смерти. Чем же тогда? Что же такое замуровал он в себе, как в стене? Какую тайну спрятал от глаз, своих и чужих? Словно рифы прячутся под водой, а корабль знает, что они там, и обходит их. А теперь стена рухнула и оставила его лицам к лицу… С чем?..

Сани содрогались. Он вёл их сегодня из рук вон плохо, злоупотребляя полозьями, поставленными на ребро. С трудом пролез он сквозь «Тиски», с трудом одолел поворот «Большой калека», струи ледяной крошки разлетались позади саней, и можно было подумать, что они не слушаются руля. Только сани были тут ни при чём — он сам не владел ни санями, ни собой. И его несло прямиком к вратам ада со скоростью сто восемьдесят километров в час.

Это называлось «Стремнина». Начиналась «Стремнина» невинным, лёгоньким поворотом налево, разве что лоток Трассы становился всё глубже, и вдруг вселенная проваливалась в тартарары. Более восьмисот метров безудержного пике по пятидесятиградусной круче на дно ущелья и сразу же вверх по противоположному склону, затем полный разворот вправо на сто восемьдесят градусов, новый крутой спуск снова в то же ущелье и, наконец, под острым углом налево с выходом на протяжённую ухабистую прямую. «Стремнина» убила больше гонщиков, чем любой другой отрезок Трассы.

Здесь их поджидали самые вместительные трибуны и самые неусыпные камеры. Здесь были три священнослужителя и операционная неотложной хирургии. Здесь…