Магическое кольцо Каина

Ну да, формально отец прав! Действительно, сейчас, после кишиневской ссылки (одно хорошо там было: старик Инзов благоволил и жить не мешал), после Одессы (а граф Воронцов оказался мерзким человечишкой, извел придирками и высокомерием) въезд в Петербург и Москву по-прежнему запрещен. Вот уж воистину много лет назад бес попутал, толкнул на строки «Гаврилиады»[34]. Потом из сущего баловства уже раздули целое государственное дело и отправили богохульника и преступника Пушкина с глаз долой, в чужие далекие края, где иногда приходилось так тяжко, что душу Богу можно было отдать. Когда выслали сюда, в Михайловское, в родные пенаты, в груди потеплело от счастья. Ну и что ж – под надзор отца; из родного человека разве получится строгий-то надзиратель?! Наконец-то дома, с семьей…

Вздор! Какой же все это вздор!

Не было у него никогда ни семьи, ни понимания с близкими людьми! Маменька его всегда терпеть не могла. То он казался ей слишком толстым, то слишком худым, то слишком сонным, то слишком подвижным. Бывало, свяжет Надежда Осиповна сыну руки за спиной – и не развязывает целый день, даже покушать никакой возможности не имеется. Как же ныли потом запястья, как будто бы сотни острейших игл впивались в них самым беспощаднейшим образом! Но маменьку сие обстоятельство совершенно не волновало. Она всегда была на стороне гувернеров, всегда была против сына. А как-то раз невесть из-за чего обиделась – и вообще целый год с «этим Сашкой» не разговаривала.

Папенька – уже другая история. Нет, сына он не третировал – просто не замечал его, все время был погружен в свои мысли, дела. Прислуга ворует, имение в запустении. Да что там – когда много гостей к обеду приезжает, иногда и к соседям за приборами посылать приходится, в своем-то хозяйстве все растеряно! Но отец никакого неудобства от такого положения дел не испытывал, интересовался исключительно своей собственной персоной – и, видимо, был ею вполне доволен.

Ольга и Левушка, брат и сестра. Родная кровь – но сколько же зависти и ненависти в них! Даже не считают нужным скрывать. Ольга ехидно заявляет:

– А что, и правда, стихи нашего Сашки настолько хороши, как о них все говорят?

Левушка же не утруждал себя ответами на письма ссыльного брата. Ему было лень написать пару строк; он делал вид, что не понимает, насколько ценна вдали от дома любая весточка от близкого человека. Попытки устраивать через Леву дела с публикациями стихов успехами не увенчались. Печатать-то он их печатал, только гонорары не высылал. Как будто бы не знал, что прожить на 700 рублей жалованья невозможно!

Нет, никогда дома покоя не было. С самого раннего детства, когда он вырвался в лицей, он понял – вот где благодать, настоящие чудесные времена. Никаких ссор, никаких криков. Преподаватели относились к лицеистам вежливо и уважительно. У каждого из мальчиков имелась отдельная комната с конторкой (уже тогда освещаемая, между прочим, масляной лампой, а не свечами и тем более не лучиной, как в бедных домах) и синий форменный красивый мундир, а еще в обед подавали портер. Вот там, избавившись от душной домашней атмосферы, Александр понял: слова могут литься стихами – ритмичными, страстными, завораживающими. И эти стихи невозможно не записывать, как будто бы какая-то неотвратимая сила заставляет взяться за перо. И эти стихи нравятся людям, нужны им. В них много света и легкости, они как вкусный прохладный воздух – не надышаться.

Открытый в самом себе (или все-таки проходящий через него по воле Неба?) стихотворный источник изумлял. Даже выступая на экзамене перед самим Державиным, он так и не верил, неужто ему самолично действительно довелось записать эти чудесные строки:

Навис покров угрюмой нощи
На своде дремлющих небес;
В безмолвной тишине почили дол и рощи,
В седом тумане дальний лес;
Чуть слышится ручей, бегущий в сень дубравы,
Чуть дышит ветерок, уснувший на листах,
И тихая луна, как лебедь величавый,
Плывет в сребристых облаках[35].

Старик Державин растрогался, воскликнул:

– Вот тот, кто меня заменит!

А отец, тоже присутствовавший на экзамене, равнодушно пожал плечами:

– Вообще-то я больше хотел образовать моего сына в прозе!

– О, оставьте его поэтом! – взмолился Державин…

Нет, никогда семья не была с ним! Не радовалась его успехам, не сопереживала его горестям!

Отец мог бы отнестись к своим новым обязанностям – шпионству за собственным сыном – без такого яростного непонятного рвения. Но нет, Сергей Львович, кажется, находил в придирчивом контроле особенное удовольствие – интересовался, какие книги читает Александр; спрашивал, не приходят ли ему дурные мысли о государе и церкви. А сейчас вот он даже опустился до чтения писем!

– Je trouve votre conduite révoltante![36] – отчеканил Александр, развернулся и выбежал вон.