Магия Берхольма

Герда тоже погибла. Они поехали в кругосветное путешествие, это было мое кругосветное путешествие, мой подарок. Места в первом классе. Шампанское, мягкие кресла, комфорт… Все произошло быстро? Или они еще успели почувствовать, как к ним подбирается огонь? Заключенные в стальной капсуле между небом и землей – нет, между небом и морем. Ощутили ли они, как самолет накренился, немного помедлил (мгновение наслаждаясь вялостью и легкостью), а потом, решительно, стремительно набирая скорость, понесся вниз, в бездну, таящуюся глубоко под гладкой кожей воды. До этой бездны еще далеко! Океан обычно представляют себе голубым, в крапинках разноцветных рыб и мерцающих прожилках света, но это иллюзия. На самом деле он черный. Совершенно, абсолютно черный; ни одна ночь под самым безлунным небом не может быть темнее. Надеюсь, в этот момент они уже были мертвы. Да не переживет никто такой полет в сознании! Быстро ли тело самолета достигает дна? Вероятно, нет. Никто никогда не бывал там, или, точнее, никто оттуда не возвращался. Иногда, в пасмурные дни, к берегу прибивает щупальца, сплошь в присосках, некоторые в шестнадцать метров длиной или даже больше. Больше мы ничего не знаем об этой бездне. Там, внизу, мрачный мир, в котором обитают древние гигантские чудовища. А теперь там оказался Ян ван Роде, и никто не в силах вызволить его оттуда. И Герду тоже. Я так и не познакомился с нею по-настоящему.

Но к чему предполагать худшее! Будем надеяться, им не пришлось пережить падение, удар и бесконечное погружение. Будем надеяться, что первый же взрыв унес их бренные непрочные жизни, что вспыхнувший огненный шар облек их пламенем еще там, наверху, может быть, еще до того, как они успели это заметить. Может быть, смерть пришла к ним раньше, чем боль. Если бы я это знал, мне было бы спокойнее. Но я этого не знаю.

– Как грустно, – сказал Вельрот и положил мне на плечо влажную тяжелую руку. – Ужасно. Ужасное несчастье. Но не может быть и речи о том, чтобы отменить выступление!

– Почему? – спросил я.

Локомотив облегченно, пронзительно засвистел, к нему присоединились тормоза, взвизгнули колеса, сила торможения мягко заставила меня наклониться. За окном вырос вокзал. Мы наконец приехали.

– Выступление придется отменить, – сказал я. – Я очень сожалею, но ничего не могу поделать. Оно не состоится.

Вельрот хотел было что-то сказать, потом передумал, покраснел и надолго замолчал. Отмена без указания причин, хуже не придумаешь. На следующий день в нескольких местных газетах появилась сдобренная насмешками брань. Вельрота мне было почти жаль.

Еще два дня я провел у себя в гостиничном номере. Бесцельно ходил туда-сюда, думал, слушал по радио концерты духовой музыки, стоял у окна, что-то записывал, уничтожал эти записи, пытался то плакать, то молиться. Между делом придумал два лучших карточных фокуса, которые когда-либо знало искусство иллюзий; я аккуратно записал их, потом разорвал на бесчисленные крошечные клочки и сжег в пепельнице. Несколько раз звонил телефон: я поднимал трубку, но, услышав, что это не ты, снова опускал ее на рычаг. Время от времени за дверью моего номера появлялся Вельрот, стучал и просил его впустить. Но я не открывал.

Потом мы уехали. На вокзале меня ожидала разъяренная толпа. Зрителям вернули деньги, но тем не менее они были оскорблены. Какое-то мгновение мне казалось, что они собираются меня линчевать, но до этого не дошло. Они всего лишь хотели постоять, злобно уставившись на меня. Отяжелевший от дождя ветер донес до меня два проклятия, несколько ругательств, и на этом все кончилось. «Сюда, – прокричала какая-то женщина, – вам больше приезжать незачем!». Я, собственно, и не собирался.

Было много других мест, ничем не лучше. Я выполнил условия турне, дав все выступления, которые нельзя было отменить. Я приезжал, выступал, кланялся и ехал дальше. За одинаковыми окнами поездов пролетали одинаковые пейзажи. Я раздавал автографы, и повсюду меня подстерегали таящие в себе вспышки дула фотокамер. Вечер за вечером я стоял перед черным занавесом, щурился на свет прожекторов и повторял шаги и движения. И по мановению моей руки происходили одни и те же предсказуемые чудеса; и черная бесформенная масса публики разражалась одними и теми же возгласами удивления.