Паола помахала ей рукой и, повернувшись, пошла прочь. Элли еще некоторое время слышала стук ее высоких каблучков. Затем девушка медленно побрела в приемный покой.
Сказав, что ее избил мужчина, с которым она жила, Элли тем не менее наотрез отказалась назвать его имя или подать официальную жалобу. Она сказала, что сама спровоцировала его на скандал и он слишком разбушевался, что во всем виновата она одна, потому что ей хорошо было известно, как легко его вывести из себя. Даже когда пришли представители полиции, она отказалась им сообщить что-нибудь новое. Все ответы она писала на бумаге, потому что обе челюсти у нее были сильно сжаты металлическими скобами, а на нос был наложен гипс. Ребра стягивал жесткий корсет, но синяки и ссадины все равно были видны. Она добавила, что ее родители умерли рано, и она оказалась с семнадцати лет предоставлена самой себе. С тех пор она и жила с этим мужчиной, и все было нормально, но у него такой характер... Изложить все это на бумаге было очень трудно, говорить она совсем не могла, но ее большие серые глаза не позволяли усомниться в том, что она непреклонна в своем упрямстве. Так как в данном случае насилие было применено в результате семейной ссоры, то, согласно закону, ничего нельзя было поделать. Она не собиралась подавать официальную жалобу и выдвигать обвинения, и двум женщинам-полицейским пришлось с ней согласиться.
– Дура набитая, – сказала одна из них, когда они уже собирались уходить. – Никогда не смогу понять этих девчонок. Ей еще девятнадцать только, а она уже такая упрямая. Я бы засадила его по всем статьям и еще что-нибудь от себя добавила. Не выношу женщин, которые терпят от мужчин подобное насилие, а потом еще уверяют, что любят их.
Она сказала это довольно громко – и наверняка преднамеренно, – потому что Элли все слышала. В этот момент ей ужасно захотелось закричать им в спину: «Что здесь общего с любовью?! Вы даже не знаете, что такое любовь!» Она молча смотрела вслед уходящим по коридору женщинам и плакала. «Просто я ничего не знала об этой жизни, когда вышла из автобуса на остановке Виктория-коч два с половиной года назад».
Элли здесь никого не знала, идти ей было некуда, а в кошельке лежало всего два с половиной фунта. Она держала небольшой чемоданчик, в котором было аккуратно уложено немного белья, расческа, косметичка и фотография ее с матерью, сделанная еще тогда, когда все было хорошо. Идти ей было некуда: ни друзей, ни родственников, которым можно было бы позвонить и попроситься переночевать, у нее в этом городе не было.
Она убежала слишком поспешно, да и то только лишь потому, что представилась возможность: в коридоре удалось открыть дверь, а лампу на улице вывернула маленькая хулиганка Дженни, бежавшая уже во второй раз из приюта, где ее держали, пока наводились справки о ее семье.
Когда Элли узнала, что Дженни собирается бежать этой ночью, она упросила и ее взять с собой.
– Слишком жирно будет брать еще пассажиров, – отрезала сначала Дженни. – Ты слишком «зеленая» для таких дел. Ни черта не знаешь, раньше здесь никогда не была. А я уже «залетала». Они меня пятый раз пытаются раскрутить, но все равно ни черта у них не получится. Смотаюсь в Шотландию, правда, у меня есть кое-какие дела в Лондоне.
Элли было очень интересно.
– А как ты все это сделаешь? – шепотом спросила она.
– Не задавай никаких вопросов, и я не буду тебе лгать. – Огромные удивленные глаза посмотрели ей в лицо. – Слушай, а ты вообще что тут, в приюте, делаешь? Ты же никуда не убегала, почему тебя держат взаперти? Тебе сколько лет?
– Семнадцать.
– Не может быть! Ты на семнадцать не тянешь. Я думала, что ты моя ровесница.
– А сколько тебе?
– Ты сирота?
– Мама умерла... А папа...
После этих слов Дженни произнесла такое, что Элли считала неприличным говорить вслух.
– Не позавидуешь, да? – Дженни презрительно фыркнула. – А ты зачем хочешь смотаться из этого теплого гнездышка? Там, за забором, крутая жизнь, и, если ты не знаешь, как в ней вертеться, тебе ничто не поможет.
– Я хочу уйти отсюда прямо сейчас, чтобы начать абсолютно новую жизнь.
– Для этого нужны деньги. У тебя есть?
– Нет, но я знаю, где немного есть.
– Где? Сейчас как раз позарез нужны.
– У меня дома, там, где мы жили. Отец всегда хранил деньги в жестяной коробке в нижнем ящике стола.
– А сколько?
– Не знаю, но там всегда была толстая пачка банкнот. Он часто открывал ее при мне.
– В доме есть кто-нибудь?
Элли покачала головой. Отец и сестра ушли неизвестно куда, она даже не знала, где они сейчас. Дом был закрыт, там никого не было.
– У тебя ключи есть?
– Нет. – У нее никогда не было ключей. Отец не разрешал ей их иметь.
– А что это за дом? Большой, маленький, частный, квартира...
– Большой дом в четыре этажа.
– Окна какие?
– Со скользящей рамой.
– С двойными стеклами?
– Нет.
Дженни с удовлетворением кивнула головой.
– Адрес?
Что-то непонятное заставило Элли сказать: