Магия и банды Токио

Нет, это сложно назвать столь простым словом. Она словно оцепенела, вымерзла изнутри. Ее язык тела моментально поменялся: с расслабленного стал напряженным, испуганным. Эмоциональный настрой из легкой ностальгии и скрытой гордости превратился в откровенную панику: руки в ужасе прижались ко рту, задавили рвущийся наружу вопль, зрачок начал заполошно дергаться, а тело, наоборот, окончательно потеряло силы. Она обмякла и пыльным мешком осела на землю. Точно также, как и в прошлый раз: с тройкой задир на детской площадке.

— Эта неуклюжая Цуру забыла что Кодзуки-сама из рода магов… — В голосе сквозила обреченность, — Вы в своей безграничной милости спасли ее дважды. Не били заклинаниями, не жгли печатями. Даже сняли вериги… Почему? — Спросила она и слезы сами собой полились из ее глаз. Впервые за этот день я не нашелся, что ответить. Но девушка восприняла мое молчание по-своему. Ее безмолвный плач дополнился сдавленными всхлипами, а потом она подняла голову и тихим, но невероятно пронзительным голосом взмолилась:

— Пожалуйста… Пожалуйста, не убивайте меня!!!

В этот раз она впервые употребила личное местоимение.

Глава 12 (2)

Если нечто выглядит как утка, плавает как утка и крякает как утка, то это, вероятно, и есть утка.

Ричард Кушинг

— Что? — Растерянно спросил я. Такой поворот выбил меня из колеи сильнее, чем внезапное превращение. Почему я вообще должен был непременно убить ее? Либо потому, что так поступают все маги, либо потому, что ей внушили, что так поступают все маги. Но зачем одаренным так поступать — убивать без разбора? Потому что она — журавль-оборотень, хэнгэёкай? Наверное. Вот только Рю не говорил, что это входит в обязанности… — Мои скачущие в черепной коробке мысли вдруг прервались паникующей девушкой:

— Эта ничтожная Цуру ни разу не солгала! Мой народ никогда не причинял вред людям. Мы уже сотню лет живем в Долине Журавлей и не выходим во внешний мир. Эта Цуру здесь всего неделю. Жила в парке, с каппой… Сегодня впервые вышла на улицы! Превратилась на эмоциях… Из-за боли я не могу больше поддерживать эту форму… Не убивайте… Не убивайте меня… Этот недостойный ёкай больше не может вернуться обратно…

Она все частила и частила, словно потоком слов пыталась отсрочить неизбежное… В каждой новой фразе становилось все меньше смысла и все больше эмоций. Примерно на середине своей невнятной речи Цуру окончательно впала в панику. Продолжая частить оправдания пополам с мольбой, девушка упала на колени в позу униженной просительницы, да так и заплакала навзрыд.

А я… Просто растерялся. Стоял, как идиот, и смотрел на театр одного актера круглыми как у совы глазами. Умом я понимал, что нужно ее как-то успокоить, дать гарантии моего миролюбия и так далее, но на деле слишком опешил от того эмоционального напора, что выплеснула на меня тихая и робкая Цуру. С другой стороны, теперь можно быть уверенным, что меня не обманывают, а журавлиный ёкай действительно не опасен: все ее действия буквально кричат об этом.

Какой бы хитрой и двуличной тварью человек (или представитель Иной расы) ни был, всегда есть черта, перейдя за которую он отбросит маску в борьбе за свою жизнь. Чтобы сохранять хладнокровие в действительно опасных ситуациях нужно иметь очень много травматического опыта или серьезные проблемы с головой. Ни то ни другое к девушке явно не относилось.

А вот опасные ситуации возникали как грибы после дождя. Ведь спасенная мной птица-оборотень вполне могла покалечить тех хулиганов на площадке, да и детей в процессе поимки, я уверен, тоже. Хотя бы попробовать напугать или сбежать после пары ударов. И, тем более, она должна была всеми силами пытаться достать меня в момент, когда распознала в своем спасителе одаренного. В том ступоре я не стал бы сильно сопротивляться и легко мог позволить ей уйти. А теперь уже поздно. Я холоден и насторожен для внезапного удара, а Цуру совсем не верит на мое милосердие.

— Прекрати истерику, — Нарочито грубым тоном бросил я, — Девушка дернулась, как от удара, стиснула зубы, запрокинула голову, но все же сумела подавить текущие слезы. Остались только сотрясающие тело частые надрывные всхлипы. Но их она попросту не могла контролировать.

— Как писал Чехов: «Дура! утрись… мумия», — Неловко пошутил я и улыбнулся своей же нелепости. А после грубого напутствия отдал ей свой последний платок, которым обычно протирал экран телефона или липкие от напитка пальцы. Ничего, он почти чистый. Другого все равно нет.

— Вы… — Девушка робко подняла голову. Я раздраженно вздохнул, непроизвольно поджал губы, но все же попытался смягчить свое выражение лица. А затем ответил максимально доброжелательным голосом:

— Я с самого начала не собирался тебя убивать.