Магия и культура в науке управления

Задача — поймать рыбу. Для этого бредень, который бывает от 10 до 50 метров, растягивают от берега вглубь реки или озера, выворачивают мотню так, чтобы она тянулась вслед за бреднем, и тянут бредень вдоль берега, пока не посчитают, что пора вываживать. Обычно это расстояние в сотню-другую метров. Оно называется тоня.

Вытаскивать бредень с рыбой на берег значит топиться, то есть делать тоню. Получается, что тоня — это как бы улов, который сначала плавает в воде, и его надо собрать, пройдя определенное расстояние, затем он оказывается в мотне, и его надо вытащить на берег, а потом он оказывается в мешке или корзине. И тогда говорят: хорошая или плохая тоня.

В каком-то смысле понятие тоня пересекается по значению с понятием спорость. Это своего рода урожайность определенного участка реки, как спорость — урожайность определенного участка поля.

Итак, задача, как кажется, проста: двое должны взять бредень за коновцы, растянуть вглубь реки (обычно мы ловили на Волге под Юрьевцем), тянуть бредень вдоль реки метров на 1 ОС-150, а затем затопиться на удобном местечке, чтобы выбрать из бредня улов.

Рассказать все, что происходило при этом с инструкторами, просто невозможно. Отсутствие взаимодействия каждый раз было просто патологическим. Причем настолько, что над нашей артелью стоял сплошной мат, как он обычно и стоит над любой рыболовецкой артелью.

Отличие было только в том, что там матерятся все, а у нас матерился только я один, как преподаватель науки взаимодействия.

Любой слушатель Училища Народной культуры, слушавший курс народной психологии, знает, что матерная брань никогда не вылетает зря. Она всегда предельно точна и появляется тогда, когда у кого-то отсутствуют инструменты Разума, должные лежать в самом его основании. Основание разума, состоящее из простейших образов-истот, — это тот самый первичный Образ мира, который называется Материк. Поэтому появление мата, матерной брани (можно назвать материковой бранью) всегда свидетельствует о том, что у кого-то Материк ущербен и его восполняют. Иначе говоря, в Разуме человека, которого бранят, отсутствуют образы простейших взаимодействий с миром или людьми. Как говорили старики, они выморожены, превратились в Мразь. И их надо восстановить, для чего требуется растопить эту замерзшую грязь огнем ярости.

Сплошная матерная брань говорит о том, что действие, которое требуется сделать, которое задумано и принято всеми сообща к исполнению, просто недоступно, потому что у людей отсутствует хоть какая-то возможность его выполнять. Выполнить действие, не имея его образа, — не в человеческих силах.

И тем не менее, страна, вся покрытая толстенным облаком матерной брани, как-то живет, и дела как-то делаются...

Если вспоминать наши первые рыбалки с бреднем, приходишь к очень обнадеживающему выводу: дело, которое задумано, делается само, делается назло и в противоречие, и супротив тому, что делают люди, взявшиеся за него. Если глядеть со стороны, то люди делают все, чтобы не было взаимодействия, и рыба не ловилась. Но рыба обманывает людей и ловится! И если бы Бог не был так заботлив, и не кормил нас насильно, мы бы даже не передохли, мы бы просто не родились! Все-таки надежда еще есть!..

Не буду перечислять всего, приведу в качестве примера «деятельность» двух ректоров наших учебных заведений: Федорыча — бывшего ректора Училища, и Доуля — ректора Школы Управления при Авалоне. (Прозвища не расшифровываю.)

Федорыч был недееспособник коммунистический. То есть пылепускатель. Он очень любил занимать руководящие должности, но так боялся участвовать в работе, где бы выявилась его неспособность обучаться новому, что просто ненавидел ловить рыбу и отрабатывать взаимодействие. Каким-то чудесным образом он постоянно оказывался с корзиной, а не с бреднем, хотя с нами ходили мальчишки, которые могли бы носить улов. Каждый раз, когда приходила его очередь взяться за коновец и показать людям, как изучать новое и что такое взаимодействие, он оказывался на берегу, полностью одетым-обутым, и как последний из холопов на барской охоте нагруженным и корзиной с рыбой и всей нашей одеждой, которую он незаметно отбирал у мальчишек.

Когда же я решил сам не идти на рыбалку и назначил старшим Федорыча, артель так и не вышла на реку, пока я не погнал ее пинками на рассвете.

После этого Федорыч поболел психологически несколько месяцев и ушел из Училища на полтора года. Попытка изучить взаимодействие оказалась для него просто разрушительной.

Доуль представлял из себя другой тип недееспособного человека — недееспособник комсомольский или старательный. Он никогда ни от чего не отказывался и всюду готов был быть первым и самым трудолюбивым.

Хуже этого бывает только самоубийца, каким всегда выступал у нас директор Канадского отделения Авалона Сапиенс. Тот просто бросался на косу, когда мы изучали косьбу, или пытался сам влезть в бредень вместо рыбы, чтобы утонуть или быть избитым.