Магия и культура в науке управления

Понимание государства как машины для эксплуатации одних общественных групп другими, созданное коммунизмом, безусловно, во многом верно.

Государство — это машина, в том смысле, что под машиной мы понимаем любое приспособление, способное работать и без человека. Государство — это, я бы сказал, огромная машина по перегонке силы. Она, если искать какой-то наглядный образ, скорее химическая или двигатель внутреннего сгорания, чем простой станок. В ней множество труб-каналов, емкостей, вроде поршней. Людей в ней нет, в ней используется некая среда, которую коммунисты называли массами. Массы людей перераспределяются по ходам и каналам государства между различными емкостями-силовыжималками. Там на них оказывают давление, и они начинают шевелиться, вызывая движение поршней. Появилась сила — будет проделана работа.

Куда идет эта сила? На поддержание самой машины и на поддержание жизни тех же масс. Что плохо — машина эта из дурного сна или абсурдного фильма. Мало того, что она дико выглядит, но она ещё и насквозь дырява и неуклюжа. Сила, словно пар, садит изо всех её щелей и тут же разворовывается теми, кто не захотел подчиниться правилам. Их тоже целое общество или, своего рода, сходная машина по высасыванию первой машины. Все живут за счет этой силы, и все это бессмысленно.

Важно увидеть то, что оказаться вне государственной машины вполне возможно. Хотя бы уехать в другое государство. Правда, при этом попадаешь в новую машину. Но если ты хоть однажды начал видеть границы машин и их работу, ты уже свободен внутренне. Ты можешь творить собственную жизнь. Однако начать нам придется с умения договариваться. Теперь, когда я в самых общих чертах обрисовал образ такого явления, как Разум, можно задаться и вопросом о том, а что же такое договоренность? И мы увидим, что на поверхности, то есть в той части Образа Мира, которую мы можем назвать слоем Правил, договоренность — это что-то вроде бумаги, на которой двое договаривающихся письменно или устно условливаются о чем-то, что должно быть сделано, к примеру. Я осознанно говорю об этом подчеркнуто упрощенным бытовым языком.

Но если мы заглянем за этот слой в ту часть Образа Мира, которая ближе к простейшим взаимодействиям, то поймем, что договариваться мы можем, по сути, о двух вещах: или об Образе действия или об Образе вещи.

Когда мы договариваемся об Образе вещи, то на самом деле мы договариваемся об имени этой вещи или, точнее, какой образ нам привязать к определенному имени, чтобы другой нас понимал. Значит, вытаскивал из памяти тот же образ, когда будет названо это имя. Не думайте, что это было понятно только каким-то особенным старикам-докам из мазыков. Это общее место для всей русской народной культуры. Прочитайте пару побасенок из сборника «Северных сказок» Н. Ончукова24, происходящих, кстати, все из того же Верхневолжья, что и мои мазыкские сборы.

Прибакулочка

Шел мужик из Ростова-города, стретилса ему мужик, идет в Ростов-город. Сошлись, поздоровались.

— Ну, что у вас в Ростове хорошего деитца ?

— А что у нас — пошел мужик на поле, понёс семе посеять, да дорогой просыпал.

— Это, брат, худо.

— Худо, да не порато.

—А что, брат, таково?

— А он просыпал, собрал.

— Это, брат, хорошо.

24 Северные сказки. Сборник Н.Е. Ончукова // Записки Императорского Русского Географического Общества по Отделению Этнографии. — Т. XXXIII — СПб., 1908. (Переиздано: СПб.: Тропа Троянова, 1998.)

— А хорошо, да не порато.

—А что, брат, таково?

— Он пошел на поле, семе посеял, ему навадилася черная попова комолая бесхвостая корова, у него семе-то и поела.

— А это ведь медведь был ?

— А какой медведь, полно на хер пердеть! Я прежде медведя знавал, медведь не такой: медведь серой, хвост большой, рот большой.

— А то ведь волк.

— Какой волк, хер тебе долг! Я прежде волка знал: волк красинь-кёй, низинькёй, сам лукавинькёй, идёт по земли и хвост волокёт.

— А то ведь лисича.

— Кака лисича, хер тебе под праву косичу! Я прежде лисицу •знал: лисича белинькая, малинькая, бежит, прискочит да сядет.

— А то ведь заец.

— Какой заец, хер бы тибе в задницу! Я прежде зайца знал, заец не такой: заец малинькой, белинькой, хвост-нос чернинькой, с кустика на кустик перелетыват, сам табаркаёт.

— А то ведь куропатка.

— Кака куропатка, хер бы тибе под лопатку! Я прежде куропатку знал: куропатка серинькая, малинькая, с ёлки на ёлку перелё-шывает, шишечки покляиват.

— А это тетеря.

— Кака тетеря, хер бы тебе запетерил! Я прежде тетерю знал:

тетеря белинькая, малинькая, хвостик черненькой, по норкам поска-кчват, сама почирикиват.

— А это ведь горносталь.

— А поди ты на хер, перестань. Да и прочь пошел.

Прибакулочка

Шел мужик из Ростова-города, стретилса ему, идет мужичек в /'остов-город; сошлисьи поздоровались.

— Ты, брат, откудова ?

— Я из Ростова-города.

— Что у вас хорошего в Ростове деитца ?

— А что, у нас Ваньку Кочерина повесили.

— А за что его, милова, повесили ?

— Да за шею.

— Экой ты, братец, какой беспонятной, да в чем его повесили-то?

— А в чем повесили— в сером кафтане да в красном колпаке.

— Экой ты какой беспонятной— какая у него вина-то была?