«Магия, инкорпорейтед». Дорога Доблести

— Издеваться над чьей-либо родиной, племенем, обычаями — всегда невоспитанность. Если кто-то так поступает, он сильно рискует. Если ты его убьешь, тебе ничего не будет. Разве что Ее Мудрости придется за тебя краснеть. Если она вообще способна краснеть.

— Я не убью его. Не такое уж это важное дело.

— Тогда забудь. Небби — просто сноб. Кое-какие знания, ноль понимания и уверенность, что вселенные были бы лучше, если бы их делали по его проекту. Так что не обращай внимания.

— Ладно. Это просто… Послушай, Руфо, конечно, моя страна далека от совершенства, но от чужого мне это слышать неприятно.

— Еще бы! Я люблю твою страну, в ней есть своя изюминка. Но… Я не чужой и не смотрю на вас свысока. Однако Небби прав.

— Это еще как?

— Ну разве что он судит слишком поверхностно. Демократия работать не может. Есть математики, есть крестьяне, а есть животные, и больше нет ничего, поэтому демократия — теория, основанная на предположении, что математики и крестьяне равны, — никогда не будет работать. Мудрость — не результат сложения, ее максимум — умнейший человек в каждой из групп… Однако демократическая форма правления вполне хороша — при условии, что она не работает. Любая общественная система функционирует вполне прилично, пока не закоснела. Форма, каркас не имеют особого значения, покуда они позволяют одному человеку из множества проявить свою гениальность. Большинство так называемых социологов думают, что организация — это все. А она — почти всегда ничего, кроме тех случаев, когда превращается в смирительную рубашку. Важна частота встречаемости героев, а не разброс нулей.

Он помолчал и добавил:

— Твоя страна имеет систему, гарантирующую достаточную степень свободы, чтобы герои могли заниматься своим делом. И она просуществует еще долгое время, до тех пор пока эта свобода не будет разрушена изнутри.

— Надеюсь, ты прав.

— Я прав. Этот вопрос я изучил, и я не так глуп, как думает о таких, как я, Небби. Он прав насчет напрасного «суммирования нулей», но не понимает того, что сам тоже нуль.

Я усмехнулся:

— И нет смысла позволять нулю выводить меня из терпения.

— Никакого! Особенно раз ты сам не нуль. А ты, где бы ни оказался, всюду слишком заметен и никогда не станешь частицей стада. Я уважаю тебя, а я уважаю не многих. И никогда не уважаю людей в массе, так что настоящий демократ из меня не получится. Чтобы «уважать» или даже «любить» огромную массу хамла с их раззявленными варежками на одном конце и вонючими носками — на другом, нужна слепая, слюнявая безмозглость, которая встречается у некоторых нянечек в детских садах, у большинства спаниелей и у всех поголовно миссионеров. Это не политическая система, а болезнь. Но могу тебя порадовать — американские политики ею не страдают. А обычаи твоей страны дают ненулевым членам достаточно свободы. — Руфо снова поглядел на мой меч. — Дружище, ты ведь пришел не поведение Небби обсуждать?

— Нет. — Я тоже взглянул на свой верный клинок. — Я принес Леди Вивамус сюда, чтобы побрить тебя, Руфо.

— Э?

— Я обещал побрить твой труп. Я ведь твой должник за ту ловкую работенку, которую ты проделал надо мной. И вот я тут, чтобы побрить брадобрея.

— Но ведь я еще не труп. — Он не сделал ни единого движения. Двигались лишь глаза, оценивая расстояние между нами. Руфо не очень-то доверял моему «рыцарству» — для этого он был слишком опытен.

— О, это можно организовать, — ответил я живо, — если я не получу от тебя правдивых ответов.

Руфо чуть-чуть расслабился:

— Я постараюсь, Оскар.

— И пожалуйста, постарайся как следует. Ты — мой последний шанс. Руфо, все это должно остаться между нами. Даже Стар не говори.

— Полная тайна. Даю слово.

— Со скрещенными пальцами, без сомнения… Но смотри не шути со мной, дело серьезное. И пожалуйста, ответы — только честные и прямые, мне других не надо. Мне нужны советы относительно моего брака.

Руфо, казалось, очень расстроился:

— А я ведь собирался сегодня уйти по делам! И вместо этого решил поработать! Оскар, я скорее предпочту грубо отозваться при даме о ее первенце или о ее вкусе в выборе шляпок. Учить акулу кусаться и то безопаснее. Что будет, если я откажусь?

— Тогда я тебя побрею.

— Да уж, палач чертов! — Он снова нахмурился. — Прямые ответы… Да на кой они тебе сдались, прямые ответы… Тебе жилетка нужна, чтобы в нее поплакаться.

— Возможно, что и она тоже. Но честные ответы нужнее. А не вранье, которое ты можешь сочинить и спросонок.

— Значит, в обоих случаях я проигрываю. Потому что говорить человеку правду о его браке — самоубийство. Думаю, что правильнее будет сидеть, молчать и надеяться, что у тебя не хватит духу хладнокровно меня заколоть.

— О, Руфо! Я готов сунуть меч в какой-нибудь ящик и доверить тебе ключ от него, если хочешь. Ты же знаешь, я никогда не обнажу его против тебя!

— Не знаю я ничего такого, — сварливо ответил он. — Все когда-нибудь происходит впервые. Если поведение мерзавца всегда можно рассчитать заранее, то ты-то — человек чести, и это меня пугает. А может, мы провернем это дело через коммуникатор?